В Хабаровске я узнал, что Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина после размещавшейся в нем в течение пяти лет выставки подарков тов. Сталину возобновляет свою работу выставкой картин Дрезденской галереи и что музею требуются экскурсоводы. Работать в музее было пределом моих желаний. Я позвонил управляющему нашей дирекцией Макарову и попросил разрешения оставить выставку и приехать в Москву. Поколебавшись, он разрешение дал. Я возвращался с опасением большого скандала из-за брошенной мною выставки. Но Макаров оказался порядочным человеком: наш телефонный разговор он подтвердил.
Воспользовавшись годичным отсутствием, к комсомольской организации я снова прикрепляться не стал и выбросил свой комсомольский билет.
Глава 5
Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (1955–1963)
Среди москвичей выставка картин Дрезденской галереи произвела настоящий фурор. После двадцатых годов выставки зарубежного искусства вообще не устраивались в Советском Союзе. Государственный музей изобразительных искусств – единственное место в Москве, где можно было увидеть работы великих европейских мастеров, – в 1949 году был отдан целиком под выставку подарков тов. Сталину от трудящихся всего прогрессивного человечества. А теперь тут Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Вермеер, Эль Греко… Тысячные очереди к музею тянулись по Волхонке, заворачивали на соседнюю улицу, и люди простаивали всю ночь, чтобы утром попасть на выставку. Для обслуживания этих толп требовались экскурсоводы, и нас набирали в основном из студентов искусствоведческого отделения. У меня было преимущество: два года работы на передвижных выставках. Так я попал в музей, где проработал с пятилетним перерывом двенадцать лет.
После восстановления постоянной экспозиции музейных собраний я работал экскурсоводом, но вскоре был назначен редактором сборников научных сообщений ГМИИ. Зарплаты у нас были самые мизерные, но я Бога молил, чтобы их не повысили: ходили слухи, что музею собирались дать статус научно-исследовательского института с соответствующим повышением окладов. В таком случае сюда ринулась бы толпа бюрократов и карьеристов и работать стало бы невозможно. А так в этот культурный отстойник собирался в основном народ приличный – молодые искусствоведы, преданные искусству и увлеченные своей работой, и старая ученая интеллигенция, отсиживающаяся в этой тихой заводи от “вихрей враждебных” сталинского времени.
Главным хранителем музея был тогда Андрей Александрович Губер. Одновременно на искусствоведческом отделении он читал курс лекций по истории культуры эпохи Возрождения и сам по манерам и осанке был похож на аристократа времен Лоренцо Медичи. Как-то я и две мои сокурсницы сдавали ему зачет, сидя за круглым столиком в какой-то университетской аудитории. Одна студентка путалась с ответами, а другая наступала ей на ногу под столом, давая понять, что та ошибается. Зачет мы сдали.
– Что же ты, я же тебе на ногу наступала!
– Ничего подобного.
На ногу под столом она наступала Губеру. Неизвестно, что думал Андрей Александрович об этом заигрывании, но и во время зачета, и после он сохранял абсолютную невозмутимость.
Михаил Яковлевич Либман был ученым секретарем. Он родился и учился в Риге, после присоединения Латвии к СССР был призван в Советскую армию и войну провел на фронте. Либман был уникальный фактолог и в атмосферу музея вносил дух западной ученой корректности, не очень свойственный советским учреждениям.
Отделом Древнего Востока заведовал тихий человек и ученый востоковед В. В. Павлов. В свое время он успел отсидеть за какие-то антисоветские прегрешения (очевидно, это было еще в ранние, вегетарианские времена), а после освобождения был спрятан доброжелателями в подвале музейного хранилища. В университете он вел курс по истории искусства Древнего Египта и почти каждое свое утверждение об особенностях древнеегипетской культуры завершал неизменной фразой: “А впрочем, как знать”. Студенты, как и сотрудники музея, дали ему ласковое прозвище Водя. Исключительно под этим именем я его и запомнил.