Действительно, раньше я с Иваном Павловичем, предыдущим завом, регулярно стояла перед главным. Да и вообще, выволочки сотрудникам отделения устраивались постоянно, а теперь… Расширенными глазами смотрю на Добрынина, подходящего к нам. Косяков ведь меньше не стало, а это значит… значит, что он «берёт огонь» на себя, прикрывает всех и отдувается перед главврачом единолично. Сам разбирается с ошибками медсестёр, врачей, разгребает работу отделения, и ни разу и слова об этом не сказал.

– Александр Васильевич, прошу прощения, что прерываю, – Добрынин поворачивается ко мне, – Анна Николаевна, вы там нужны, – указывает глазами на дверь.

– Иду, – киваю в ответ.

– А мы с Никитой Сергеевичем – на конференцию! – главный хлопает хирурга по плечу. – Украду вашего заведующего на несколько дней.

– Дней? – не выдерживаю и задаю вопрос, Добрынин кидает на меня внимательный взгляд, но тут же отводит глаза.

– Да-да, он у нас специалист уникальный, его доклад в числе первых будут слушать, но и дальше много всего интересного предстоит, да, Никита Сергеевич?

– Удачи вам, – произношу тихо, обращаясь в основном к Добрынину, но тот молчит.

– Спасибо, спасибо, Анна Николаевна, – зато главный так и лучится довольством.

Попрощавшись, выхожу из зала и тут же попадаю в оборот. Ворох ежедневных дел затягивает с головой, и до вечера я выкидываю все лишние мысли из головы. Зато вечером поглаживаю поправляющегося Дарси, лежащего рядом со мной на диване, и не могу не думать о том, что не всё так просто с главным хирургом.

Казалось бы, мы работаем бок о бок уже больше полугода, а я так толком и не поняла, что этот мужчина собой представляет. Только кажется – вот он, настоящий, как тут же происходит что-то такое, что подправляет его образ.

Следующие несколько дней в отделении тихо – ну, насколько вообще может быть тихо в хирургии. Веру и правда отстранили от работы и отправили на курсы переквалификации. Надя по секрету шепнула мне, что её планируют перевести в другое отделение, и я этому только рада. Приближается середина недели, когда мы с Германом Эдуардовичем собирались вместе сходить на выставку.

Моя машина до сих пор в ремонте, и у меня не получается заехать за своим спутником, мы встречаемся уже возле музея. Билеты я купила заранее, так что сразу проходим внутрь и попадаем в людской круговорот.

– Вот вроде бы будний день, а столько народу, – обращаюсь я к Герману.

– Посещение выставок в последнее время стало модным, – усмехается старик.

– Разве это плохо? – смотрю на стайку молодых парней и девушек, явно студентов.

– Конечно, нет, дорогая моя, – Герман улыбается, – не слушайте моё брюзжание. Ну что, пойдёмте?

Киваю, и мы начинаем медленно двигаться. Меня всегда «цепляли» работы Врубеля, и сейчас я с жадностью рассматриваю картины, которые привезли для выставки из других городов. Мой спутник время от времени обращает моё внимание на те или иные детали, рассказывает интереснее экскурсовода, с ним такой поход – самое настоящее погружение в искусство.

Мы останавливаемся перед акварелями. Герман проходит чуть вперёд, а я вглядываюсь в резкие, изломанные линии, наброски черт и лиц. И вдруг из-за спины доносится негромкий голос, я сразу узнаю столько раз читанные слова:

"Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей образ видела во сне…"

Разворачиваюсь так стремительно, что теряю равновесие, и меня подхватывает крепкая рука, помогая удержаться. Первое, что вижу в тусклом музейном освещении – знакомые тёмные глаза. А ведь однажды я сравнила его с Демоном…