Подхожу к кабинету и, помедлив секунду, стучу в дверь.

– Никита Сергеевич, вы меня искали? – захожу внутрь после хрипловатого «войдите».

Добрынин полусидит на краю стола, длинные мускулистые ноги вытянуты и скрещены в лодыжках, руки тоже скрещены на груди, подчёркивают грудные мышцы. На секунду вдруг вспоминается, как он прижимал меня к себе. Между прочим, уже не один раз – в пьяном и в трезвом состоянии. В мысли вдруг лезут популярные психологические рассуждения про человеческие позы. Интересно, то, что он сейчас «закрыт», означает, что ему некомфортно? Или он не уверен в чём-то? Слегка тряхнув головой, пытаюсь выбросить из неё посторонние мысли.

Мужчина смотрит на меня, склонив голову, потом размыкает руки и упирается ладонями в край стола. «Открылся»? Да чёрт, Аня, хватит уже!

– Анна Николаевна, почему вы сейчас так сделали?

– Как ­– так? – непонимающе смотрю на него.

– Вот так головой, – он повторяет мой жест, – я заметил, что вы так делаете время от времени, как будто отгоняете что-то от лица.

– Не от лица, – улыбаюсь, – а из головы. Лишние мысли.

– И какие лишние мысли вам сейчас мешают? – Добрынин с любопытством смотрит на меня, а я чувствую, как начинают теплеть щёки.

– Это неважно, – неловко отвожу взгляд. – У вас ко мне какое-то дело?

– М-м, я хотел спросить, всё в порядке?

– Да, всё нормально, – свожу брови, задумавшись. – Нам нужно только обсудить график дежурств на ближайший месяц, там одна из медсестёр уходит в отпуск и…

– Я не про отделение спрашивал, – раздражённо прерывает меня Добрынин, обходя стол и садясь на своё место. – У вас всё в порядке?

– А-а… д-да, конечно, – смотрю на него растерянно. С чего бы ему интересоваться, как у меня дела?

– В таком случае, вы свободны, – цедит сквозь зубы мужчина. – С расписанием позже разберусь, можно подумать, у меня других дел нет.

– Да, конечно, – разворачиваюсь на выход и закатываю глаза. И как мне могло прийти в голову, что что-то поменялось?

* * *

Ближе к вечеру я звоню Герману Эдуардовичу. С тех пор как мужчину выписали, мы созванивались уже несколько раз – сначала я переживала, как он себя чувствует, а потом поняла, что мне просто не хочется прекращать наше общение. Герман всегда спрашивает, как у меня дела, искренне интересуется, если я рассказываю ему что-то, что происходило на работе, а я с удовольствием слушаю его истории.

– Аннушка, дорогая моя, рад вас слышать! – он бодро отвечает на звонок, и я невольно расплываюсь в улыбке.

– А я рада слышать вас, Герман Эдуардович! – тепло отвечаю ему. – Судя по голосу, вы себя хорошо чувствуете? Как у вас дела?

– Дорогая моя, у меня всё, как всегда, – хмыкает старик, – и в моём возрасте это лучшая новость за весь день.

– Ни за что не поверю, что вы сегодня не делали что-нибудь интересное, – тяну многозначительно.

– Ну что ж, дайте подумать, – Герман держит мхатовскую паузу. – Например, заканчивал копировать Врубеля?

– Ох, боже мой, Герман Эдуардович! Я уже мечтаю это увидеть! – я улыбаюсь, мужчина и в самом деле говорил мне, что последний месяц работает над «Царевной-Лебедь».

– Зачем вам смотреть на посредственную копию, Аннушка? Мы же с вами давно собирались в музей!

– Ну конечно, – чуть не подпрыгиваю, – сейчас ведь как раз идёт выставка! И я ещё не была!

– Это удручает, – Герман тихо смеётся, – но я буду счастлив составить вам компанию.

– Ни с кем другим я бы ни за что не пошла, – говорю ему ласково. – Давайте я куплю билеты? Как насчёт середины следующей недели? У меня там как раз выходной! Вам будет удобно?