– Не только делаем ракеты! Знай наших! Молодец!

– Это не я, это все Олег Трудович организовал! – отмахнулся скромный Джедай, впервые произнеся подлинное башмаковское отчество.

– Знаем и ценим! – кивнул секретарь парткома Волобуев.

В общем, Башмаков стал своим. Но главное, он постепенно втянулся в работу, перестроил мозги с аппаратной суеты на науку и придумал оригинальный метод повышения емкости кислородных шашек, которыми восполняется недостаток кислорода на космической станции. Даже скупой на похвалы Уби Ван Коноби, выслушав Олега Трудовича и проверив расчеты, кивнул одобряюще:

– А что? Любопытственно!

Но главное, Башмаков перестал с ними спорить. Сначала просто отмалчивался, потом научился отшучиваться, наконец сам принялся искренне поругивать проклятых коммуняк с их трепаным социализмом. Ему даже иногда казалось, будто и его самого выставили из райкома не за икру, а именно по идейным соображениям.

Джедай окончательно признал Башмакова за своего и даже предложил вместе разыграть Чубакку. Они сообщили ему под большим секретом (мол, из райкома позвонили!) о том, что умер Андропов, но об этом объявят только через два дня. Бадылкин преисполнился значения, побежал шептаться и опростоволосился, так как на самом деле Андропов оказался живехонек и умер только через два месяца…

А Нина Андреевна после их самой первой близости шепнула Башмакову нежно:

– Знаешь, я с первого дня не верила, что ты стукач!

– Почему?

– Не знаю, у тебя глаза доброго и пушистого звереныша…

Вообще-то «зверьком», «зверенышем» или «зверем» Нина Андреевна – в зависимости от альковной фазы – называла мужскую атрибутику своего возлюбленного, но иногда именовала так и самого Башмакова в целом. В литературоведении это, кажется, называется «метонимией». Надо бы у Кати спросить…

Эскейпер повертел в руках свидетельство о браке и после некоторых раздумий положил его в стопку Катиных документов. В конце концов, вряд ли она будет слишком сопротивляться разводу. На квартиру и все остальное он не претендует. Дашка выросла – сама уж скоро родит. К тому же обещано, что ради развода самому Олегу Трудовичу даже пальчиком шевельнуть не придется. Они с Ветой буду лежать на собственном кусочке пляжа возле теплого моря, а тем временем адвокат все обстряпает.

Башмаков взял стул и достал со шкафа «общаковую» гитару, потертую и кое-где треснувшую. Автограф Окоемова был густо замазан черной краской. Две струны лопнули и завились, как усы мультипликационного кота. Под эту самую «общаковую» гитару Каракозин пел на башмаковской защите специально сочиненную по такому случаю песенку. Вышел и объявил:

– Олегу Триумфовичу посвящается.

Песня была дурацкая, и слова давно забылись, кроме припева:

И уже изрядно поднабравшиеся гости подхватывали хором, отстукивая по столам ритм вилками-ложками:

На защите Нина Андреевна впервые увидела Катю. В самой защите, кстати, не было ничего торжественного, и напоминала она расширенное производственное совещание, после которого в кафе «Сирень» устроили шумный банкет. Первый тост сказал Докукин. Он горячо и сердечно поздравил Олега с получением степени, а советскую науку – с приобретением перспективного ученого. Остальные тосты были вариациями на эту тему, мол, кандидатская есть, теперь давай докторскую! Правда, в застольных перешептываниях мелькала мысль и о том, что, если бы не Докукин, черта с два соискателя допустили бы к защите с таким сырым материалом и одними лишь депонированными статьями. Даже странно, что ему не кинули ни одного черного шара. Впрочем, тогда – под «Буран» – защитилось довольно много народу, даже те, кто при других обстоятельствах никогда бы не «остепенился». Чубакка, например.