– А если я отдам вам альбом и буду рисовать то, что вы скажете?

– Вы получите Фрэнка Элкина и еще многое другое, что только пожелаете.

– Так вы что, посланец небес?

Впервые за все время знакомства Четверг улыбнулся.

– Не могу сказать наверняка, поскольку и сам не знаю. Собственно, из-за этого нам и нужны ваши рисунки, фрау Беккер. Потому что сам Бог сейчас уже мало что знает и помнит. У Него что-то вроде прогрессирующей амнезии – или, говоря проще, Он стал очень забывчивым. И единственный способ оживить Его память – это показать Ему картинки вроде вашей, на которых изображен Он сам. Или же исполнить божественную музыку, прочесть отрывки из некоторых книг… Только тогда Он вспоминает и говорит то, что нам так нужно знать. Мы записываем все Его слова, но периоды прояснений случаются все реже. С течением времени Его сознание угасает… Печальнее всего то, что Он начал безвозвратно забывать подробности. А забытые Им вещи меняются или просто перестают существовать. Пока что это относительные мелочи: исчезают отдельные запахи, кто-то не покачает на руках ребенка, кто-то несправедливо лишится свободы. Иные из нас, служащих Господу, очень страдают от незнания своего прошлого и не уверены в правильности своих нынешних действий. Лишь одно мы знаем точно: Его состояние ухудшается, и нам надо спешить. Глядя на ваши рисунки, Он всякий раз что-то вспоминает, а порой ненадолго вновь становится таким, каким был прежде. И в эти минуты с ним можно полноценно общаться. Но без ваших и им подобных работ – то есть когда мы не можем показать Богу изображения Его самого и чего-нибудь Им сотворенного или же прочесть вслух сказанные Им когда-то слова – Он превращается в обычного дряхлого старца, теряющего остатки памяти. А с окончательной потерей Его памяти придет конец и всему сущему в этом мире.

Я больше не посещаю кафе «Бремен». Это заведение перестало мне нравиться из-за одного странного случая – или, скорее, ощущения. Через несколько дней после встречи с Четвергом я сидела за столиком и по его просьбе рисовала три вещи: свинью, Гибралтарскую скалу и старинную испанскую монету.

Покончив с монетой, я подняла взгляд и неожиданно встретилась глазами с герром Риттером, наблюдавшим за мной из-за стойки бара. Очень пристально наблюдавшим. Отныне мне следует быть осторожной: далеко не всякому можно показывать эти рисунки. Четверг предупредил меня, что вокруг полным-полно людей, кровно заинтересованных в исчезновении тех или иных воспоминаний – бесследно и навсегда.

Погода стояла скверная. С того самого дня, как это случилось, после того убийственного телефонного звонка, когда она сообщила ему мертвым голосом, что решила остаться там, где она была, и не возвращаться, стояла скверная погода. Почти две недели дни были зеркальным отражением тревожного состояния его души. С утра было или слишком солнечно, или чересчур ненастно, через час уже наоборот, и так туда-сюда весь день, то солнце, то дождь, так что никто не знал, чего ждать дальше. И это означало, что не стало еще одного места, где можно укрыться.

Внутренний голос говорил ему, что надо бы чем-то заняться. Погулять, сходить в кино, посадить в машину собаку и поехать туда, где они еще не бывали. Но куда ни пойдешь, чем ни займешься, всюду эта чертова погода или собственные чертовы мысли покажут, что спасения нет нигде. Все будет преследовать тебя, все штормы найдут тебя, все будет напоминать об ее уходе.

Он пошел на ковбойский фильм, но через десять минут после начала заплакал. К счастью, народу в кино было мало, и он просто закрыл глаза рукой и позволил слезам течь. А что делает она, пока он плачет? Влюбляется ли она в кого-то, в своем красно-белом летнем платье, его любимом? Там только что началось лето. Работает ли в саду, который с такой гордостью описывала в прежних письмах? Это была самая мучительная часть пытки, которой он себя подвергал: собирать в душе обрывки всего, что она писала или говорила раньше, и складывать их в живой, ужасный коллаж боли и утраты. Она возникала в его воображении, в том платье, босая, копающаяся в сумерках в этом новом саду. Вот из-за спины ее окликает кто-то новый, о ком она так осторожно и смутно намекнула в последнем разговоре.