Он обнаружил собак у подножия холма, на берегу ручья, пересекавшего их участок. Дворняга лежала, вытянув лапы так, словно смерть застигла ее на бегу. Он потрогал язык – тот был холодным и твердым.

Черно-подпалая гончая как будто спала, подобрав под себя лапы; но вблизи он разглядел, что ее глаза были открыты и уже заледенели.

На следующее утро он навестил Оберкрамера, чей дом стоял выше по склону холма, и рассказал ему о случившемся.

Старик, похоже, нисколько не удивился:

– Я же тебе говорил, что в наших краях такое происходит сплошь и рядом. Я предупреждал, что, если ты позволяешь собакам гулять, где им вздумается, это добром не кончится.

– Но с виду они целехоньки – ни ран, ничего.

– Это могло быть что угодно – к примеру, отрава. Да, скорее всего, отрава. Среди местных попадаются выродки, которым в удовольствие скормить собаке кусок отравленного мяса и поглядеть, что из этого выйдет. Сейчас у нас что, среда? Мой тебе совет: пусть они полежат здесь до пятницы, а перед самым приездом мусорщика запихни их в свой бак. Я однажды так сделал, когда у меня околел щенок. Парень увидел его в мусорном баке и развопился как сто чертей, но я сказал: падаль – это ведь тоже мусор, разве нет? И пришлось ему забрать все вместе со щенком.

Он знал, что Оберкрамер любил этих собак, и тем сильнее был потрясен его советом избавиться от них, как от обычного мусора. Тем не менее в следующие два дня он не предпринял ничего. Мысленно он то и дело возвращался к тому моменту, когда их нашел, вспоминая каждую деталь: их позы, пугающую холодность вываленного из пасти языка, темные пятна тел на снегу, серебрящемся в лунном свете. Периодически он выходил на крыльцо и пытался разглядеть их у подножия холма. Но хотя кроны деревьев оголились и уже не закрывали обзор, с такого расстояния увидеть их было невозможно. Однако он знал, что собаки по-прежнему лежат на снегу там, где он их нашел. Это было предательством. Не позаботиться о них после смерти означало предать их долгую дружбу. Он ненавидел себя за это, но решиться на что-либо был просто не в силах.

И все же что-то надо было сделать до ее приезда. Он понимал, что собак нельзя оставлять там на всю зиму. И сейчас ему больше всего хотелось вновь стать маленьким мальчиком, чтобы кто-нибудь другой принимал решения за него.

На третье утро он пробудился, донельзя злой на самого себя. Наступила пятница – день вывоза мусора. Если он собирается переместить их в мусорный бак, это нужно сделать до полудня, когда обычно приезжает грузовик. Проклиная собственную нерешительность, он приказал себе действовать. Брось собак в мусор. Или похорони их прямо сейчас, этим утром. Да сделай же хоть что-нибудь!

Покончив со второй чашкой кофе, он хлопнул в ладоши, звучно выдохнул воздух и поднялся из-за стола. Затем – как будто собаки по-прежнему были здесь, а он собирался куда-то ехать на машине без них – сказал в пустоту дома: «Вы уж извините…» – и снял куртку с крючка в стенном шкафу.

Утро выдалось морозным и ясным. Сразу за порогом по лицу резко хлестнул ветер. Он улыбнулся, вдруг осознав, до чего же глупо, по-детски он гордится собой из-за того, что наконец-то начал действовать. С лопатой в руке он широким уверенным шагом двинулся вниз по склону. Он собирался утащить оба тела одновременно, чтобы не делать второй заход. И один-то был слишком тяжелым испытанием для его нервов. Мысль о том, что собаки будут лежать вместе, одна поверх другой, странным образом его приободрила. Первой он положит дворнягу, потому что та прожила с ним дольше.