– Я лгал, – совершенно спокойно ответил Благой, открывая ларец и извлекая из него такой же старый кинжал. – Не бойся, клинок для меня. Твоя смерть будет прекрасной и тихой, обещаю. Но сначала…

Он подошел и дунул на свою раскрытую ладонь. Горсть зеленого порошка вспорхнула с нее облаком мельчайших сверкающих частиц – и это облако ринулось ко мне. Не вдохнуть его не получилось. Порошок проник в легкие, рассыпался по коже и словно впитывался в нее… и я ощутила, что все в этом мире стало неважным.

Лианы снова ползут по коже? Главное, что сквозь ветви Ясеня пробивается свет и можно до бесконечности им любоваться. Можно смотреть, как качаются головки синих колокольчиков на недалеком пригорке, куда уходит аллея… Можно просто остановиться в этом моменте. Все важное – здесь и сейчас.

Отстраненно я наблюдала, как нож полоснул по ладони Благого, и на землю закапала бруснично-красная кровь. Она впитывалась в траву, словно вода в губку, а Филидэль шагнул вперед и распластал окровавленные пальцы по серебристой коре ясеня.

– Великое Древо, взываю к тебе! Прими жертву во благо твое! Ничего не прошу для себя, о Изначальный Ясень, но пусть эта жизнь хоть каплей поможет тебе. Ты, свидетель перемирия двух народов, пострадавший от его нарушения, заклинаю об одном: подари принятой жертве легкую смерть и удачу в следующей жизни!

«Он позаботился обо мне, как же это прекрасно…» – пронеслось в голове, и я ощутила благодарность. А потом еще и гордость.

Да, о да! Я, жалкое смертное существо, подарю Великому Ясеню каплю жизни, и это так важно, так чудесно, так благородно…

Филидэль оторвал ладонь от ствола и улыбнулся мне. Это была нежная, искренняя улыбка. Я попыталась ответить тем же, но едва смогла дернуть уголком рта. Распустившиеся цветы ласково накрыли мои губы, глаза, а поверх шелковистых лепестков поползла серебряная кора, погружая мир в сумрак – для меня.

Медленно и неотвратимо меня затягивало внутрь Ясеня, а потом я услышала стон блаженства. Кажется, свой собственный стон, потому что мне было так хорошо… так правильно…

Вот только в ложбинке меж грудей, к тому месту, которого привычно касалась подвеска-четырехлистник на тоненькой серебряной цепочке, вдруг словно поднесли горящую свечку. А потом резким движением потушили об кожу. Ожог был настолько сильным, что я заорала бы в голос… если б могла.

Король Неблагого Двора чувствовал себя странно.

Он слушал доклад распорядителя грядущей свадьбы, лениво грыз печенье, сожалея, что пропустил за делами обед, и, в общем-то ни о чем не думал. По крайней мере, ему хотелось думать, что он ни о чем не думает! Правда, перед глазами стоял и отказывался уходить образ тринадцатой пряхи, выгнувшейся на его коленях, – но это совершенно естественно, не так ли? Ведь с момента ее появления во дворце лорд Кэйворрейн ни разу не был с женщиной. И вовсе не Элла тому виной, нет-нет! Дела закрутили… Сложные, неотложные, нескончаемые дела и проблемы, растущие, словно ком снега, катящийся по склону северной горы. А Элла… Ну что Элла!

Просто с ней он почему-то мог чуть-чуть расслабиться, отпустить себя. В ее присутствии снежный ком будто бы теплел. Всем нужна временами отдушина, королю – так особенно! А эта девочка была так забавна, так ершиста, так своевольна, она развлекала его. А потом полюбила, и тогда снег начал подтаивать, приятно щекоча изнутри…

Он даже сводил забавную пряху в свой родовой сид. И вот там вдруг представил, что и вправду оказался в ее глупом человеческом сне. Буквально на минуточку представил! Однако минуточка почему-то запомнилась.