– Подтверждаю, – провозгласил маг, проведя рукой над недосягаемым для него полотном. – Теперь тебе следует это отдать! – он попробовал опять схватить простыню, но та вдруг загорелась по всем краям сразу, бодрые языки пламени побежали к середине, и совсем скоро ткань рассыпалась черными ошметками. Тут же их подхватил ветер и унес. Хотя, вообще говоря, вечер выдался безветренный.

Маг отступил в ярости.

– Что ты наделал, лир?! Так у нас не принято.

Ну да. У них принято вешать это на видном месте на целый день, обычно там, где пируют. Джелвер заявил, что поступит иначе, по обычаю Каста – то есть сожжёт. Разузнал, стало быть, про обычай.

– Прошу прощения, так принято у нас, – возразил Джелвер. – Чтобы это не повлияло на здоровье будущих детей.

Чушь. Наспех придуманная отговорка. Зато знания итсванцев о соддийцах теперь пополнятся ещё одной ерундой, которую их умники запишут. Удобно иметь различные обычаи – всегда можно сослаться даже на не несуществующий.

– Ты гость, и должен уважать обычаи Итсваны.

Вежливый хозяин не напоминает гостям, что они должны и не сделали. А это значит, что маг раздосадован.

– Прошу меня простить, мой император, – Джелвер поклонился императору, – я доставил радость твоим прачкам, сократив им работу…

Тот улыбался – возможно, вообще мало что понял.

– Ты довольна? – спросил Дьян Кантану.

Она быстро кивнула, улыбнулась. Зато маг-хранитель высказался:

– Вы напрасно уничтожили весьма ценный артефакт, мой князь.

– Артефакт, позволяющий изготовить артефакты, дающие посторонним наши возможности в наше отсутствие? – заметил Дьян с усмешкой, – получается, они ценны не для нас.

– Да, но… никто не знает, когда что может понадобиться, – буркнул маг уже тихо.

Возможности применения простынки, исключительно в порядке предположения, Дьяну объяснил недавно Джелвер. Кажется, он не ошибся.

Тем временем к ним уже направлялась императрица с чашей в руках, и свита из нарядных лир следовала за ней, каждая лира тоже держала по чаше. Среди последних в этой свите выступала – ну кто бы удивлялся, – ниберийка Шала. Дьян прямо-таки услышал, как шумно выдохнул племянник, и радуясь ей и злясь одновременно. Ага, ему полезно.

Шала еле заметно, с веселым лукавством улыбнулась Дьяну.

Он знал от племянника, что его ниберийка отличается от других: была воспитана отцом, выдана замуж ради титула и положения и ныне законная вдова именя и имеет кучу знатной родни, которая о её двойной жизни даже не подозревает. Всё это хорошо, вот только зря она улыбалась Дьяну. Потому что, заметив её, Кантана вдруг встрепенулась.

– Но это же ниберийка! – удивленно воскликнула она, – я её узнала! Она приходила ко мне в башню! Эта она, она, но почему среди лир императрицы?

– Ты ошиблась, – Дьян сжал её пальцы, – среди лир императрицы не бывает нибериек.

– Но она узнала тебя! И меня, наверное. Я же видела.

– Ты ошиблась…

Еще один недостаток его жены: соддийцы не болтают о чем попало в присутствии чужих ушей. Или болтают по-соддийски. Что ж, ниберийка должна сама понимать, когда нужно быть осторожной.

Мудрая хранительница Синего камня назвала Кантану безмолвной. Получается, она точно знала, что говорит. Кантана вполне разговорчивая – среди людей, но для соддийца она безмолвная, потому что никогда не заговорит по-соддийски.

Она безмолвная, как все итсванцы.

Дьян принял чашу, из которой только что отхлебнула императрица, отпил и передал Кантане, та тоже отпила и с благодарностями вернула императрице посудинку.

Задерживаться больше не следовало. Последние прощальные взгляды… лира Кайра махнула рукой.