Из укрытия я наблюдала, как Брайан с ней разговаривает, но ничего не слышала. Вдруг женщина протянула руку к моему брату. Я замерла, опасаясь, что может сделать с Брайаном постоялица непонятного «Зеленого фонаря», но та всего лишь взъерошила его волосы. Взрослые женщины часто ерошили волосы Брайана, потому что он был рыжий и у него были веснушки. Брайан этого не любил и отмахивался от их рук. Но не в тот раз. Он спокойно стоял и продолжал разговаривать с женщиной. Когда он вернулся назад, он не был ни капельки испуган.

«Что там было?» – спросила я.

«Да ничего особенного», – ответил Брайан.

«А о чем вы говорили?»

«Я спросил ее о «Зеленом фонаре», – ответил брат.

«И что она ответила?»

«Да ничего особенного, – сказал Брайан. – Она сказала, что в заведение приезжают мужчины и женщины о них заботятся и делают им хорошо».

«И что еще?»

«Ничего. – Брайан начал топать ногой, поднимая пыль, словно потерял интерес к нашему разговору. – Вообще-то она очень приятная».

Брайан помахал рукой женщине на веранде, та помахала ему в ответ, и оба улыбнулись.

В нашем доме в Бэттл Маунтин было много животных: бродячих кошек и собак и даже неядовитые змеи, черепахи и ящерицы, которых мы ловили в пустыне. Некоторое время у нас жил койот и вел себя довольно тихо, а однажды папа принес подраненного американского грифа: его мы назвали Бастером. Гриф был самым недружелюбным питомцем из тех, что мы когда-либо имели. Когда мы кормили его кусочками мяса, гриф поворачивал голову в сторону и злобно смотрел на нас желтым глазом. Потом он начинал кричать и хлопать единственным здоровым крылом. Я даже была рада, когда его второе крыло зажило и он улетел. Каждый раз, когда мы видели кружащую стаю грифов, папа говорил, что узнает среди них Бастера, который спустится и поблагодарит нас. Но я была уверена, что Бастер уже не вернется. В этой птице не было ни грамма благодарности.

Мы не могли покупать специальную еду для домашних животных, поэтому наши питомцы довольствовались тем, что осталось от нашего стола. «Если им не нравится, чем их кормят, то пусть уходят, – говорила мама. – То, что они здесь живут, не значит, что я собираюсь превращаться в их официанта». Мама утверждала, что, не позволяя животным садиться себе на шею, мы делаем им большое одолжение. Когда нам придется уехать, они смогут выжить.

Мама вообще была большим поборником идеи самостийности всех живых существ.

Она стремилась не нарушать и не менять законов природы. Например, она наотрез отказывалась убивать многочисленных мух в нашем доме, говоря, что они – пища для птиц и ящериц. А птицы и ящерицы в свою очередь служат пищей для кошек. «Убьешь муху, и кошка с голоду помрет», – говарила мама. Она считала, что, не убивая мух, она как бы покупает кошачью еду и при этом денег не платит.

Однажды, когда я была в гостях у своей подружки Карлы, обратила внимание на то, что у нее в доме нет мух, и спросила ее маму, почему это так.

Мама Карлы показала мне на висящие с потолка ленты для поимки мух производства компании Shell и объяснила, что их можно купить на каждой заправке этой компании. Она сказала, что у них такие ленты висят в каждой комнате. Мама Карлы говорила, что ленты пропитаны специальным ядом для мух.

«А что же едят ваши ящерицы?» – поинтересовалась я.

«А у нас нет ящериц», – ответила мама моей подруги.

Я вернулась домой и рассказала маме о лентах против мух в доме Карлы, но та отказалась их покупать. «Они же мух убивают, значит, нам не подходят», – объяснила она.

В ту зиму папа купил