Швейцер вздохнул. Опять он зевнул что-то важное, надо быть внимательнее.

– Интересно, есть ли в Лицее кто-то, кто не знает об этой записке?

– Вряд ли. Но это к лучшему. Не высекут же сотню человек!

– Сотню не высекут. А первого, кто распустил, – высекут.

– Вот он и съел, – подхватил Остудин, не видя никакой беды для Вустина.

– Эгей, там, на мачте! – донесся шепот Коха. – Вы готовы?

– Давно.

«Хоть бы ты разлил свою отраву», – с досадой пожелал Швейцер.

Кох перекатился на другой бок:

– Берестецкий! Берестецкий!

Но удивительный Берестецкий по-настоящему спал. Кох, наслушавшись его храпа, тихо фыркнул.

– Во дает, – пробормотал он. – Оштрах! Вы тоже спите? Толкните Пендронова.

Послышалась возня. Богатырь Оштрах всегда был рад кого-нибудь толкнуть.

– Обалдели? – прошипело одеяло. – Я не сплю.

– Врете, – удовлетворенно возразил Оштрах и снова пихнул.

– Да я сейчас!.. – Всклокоченный Пендронов вскочил на четвереньки и взялся за подушку. Это был сигнал к бою. Подушка в руках заставляла моментально забыть Устроение, Врага, ректора, битый кирпич и самого Господа.

Однако сегодня потасовка грозила крушением более важных планов.

– Прекратите, господа! – возвысил голос Кох. – После разберетесь.

– Нам пора идти, – вторил ему Остудин. – Кто первый? То есть первый после Коха.

Минутная стрелка глухо щелкнула, словно подтверждая его слова. Остудин спустил ноги с постели и сел.

– Господа, что вы затеяли? – насторожился Листопадов, предчувствуя какое-то несчастье.

– Ровным счетом ничего, – Кох сказал это весьма убедительно. – У нас небольшой приватный разговор. Дело чести, – добавил он веско и тут же пожалел. Решение вопросов чести в столь поздний час означало дуэль. – Мы не будем драться, нет! Это совершенно особое дело.

– Но разве нельзя его отложить? – жалобно спросил дежурный.

– Нет, Листопадов, – ответил за Коха беспощадный Оштрах, не раз тузивший Листопадова за мелкие мнимые прегрешения. – Будете спорить?

– Я ничего не буду, – буркнул тот. – Меня нет. Я дал отбой, лег, и больше ничего не слышал. Я умер.

– Славно-то как, – не без презрения заметил Оштрах. – Ну, вечная вам память.

– Я иду, – громким шепотом объявил Кох.

Он бесшумно вынырнул из-под одеяла и двинулся на цыпочках к вешалке. Не без труда отыскав в темноте свой сюртук, Кох залез во внутренний карман и вынул какой-то предмет.

– Из плошки все выветрится, – объяснил он Швейцеру, который был к нему ближе всех. – Я стащил маленькую колбу с пробкой. Будет стоять за унитазом в третьей кабинке справа. Не вздумайте подпихивать под стенку – прольете! Я проверил, там ничего не видно. Если через десять минут не вернусь, выручайте, только тихо.

«А что, если разбить колбу? – осенило Швейцера. – А после сказать, что нечаянно. Но что, если запах расползется по всему Лицею? Вряд ли. Эта дрянь не может так сильно пахнуть, иначе бы Коха давно застукали в лаборатории».

– Так кто пойдет за Кохом? – повторил свой вопрос Остудин. – Неужто жребий бросать?

– Давайте я, – сказал Швейцер.

– Идет, – кивнул Остудин. Он чувствовал некоторую вину за то, что влез незваным, и рад был задобрить Швейцера, уступив ему первенство. Кох тоже не возражал. Швейцер был парень с головой, с ним не пропадешь. Если Коху станет нехорошо и он свалится прямо возле толчка, Швейцер его вытащит.

Кох подтянул кальсоны и критическим взглядом оценил собственный сжатый кулак: колба поместилась вся, не высовывалась.

– Как считаете – в полтора часа уложимся?

– Попробуем. – Остудин, стараясь ничего не пропустить, уже перебрался на койку Швейцера и сидел теперь рядом.