– Лешенька, ты цветы полил? – послышался с кухни бабушкин голос.

– Полил, полил, – проворчал Лёшка, тупо пялясь в пыльный экран неработающего коммуникатора.

Цветов в их квартирке не было. В этой – никогда.

Цветы разводила мама. Когда она была. Потом, когда родителей не стало, их трехкомнатную квартиру пришлось продать – платить за неё было нечем. И жить было не на что. Думали, денег, полученных от продажи квартиры, хватит надолго, во всяком случае, до окончания Лёшкой университета. Но чаяниям не суждено сбываться, мечты должны оставаться мечтами.

Родители делали все, что могли. Они пытались наладить жизнь, создать для сына нормальные условия… Их так и не нашли. Если вообще искали. В первый год после Катастрофы было не до поиска пропавших горожан. Хотя продажные полицейские и сейчас для неспособных заплатить граждан представляли скорее опасность, чем являлись защитой.

И Лёшка, и бабушка понимали, что стремительно разваливающаяся, попавшая в глубочайший кризис страна… попавший в кризис мир – не самое лучшее место, чтобы хранить наличность. Но иного пути они не нашли.

Инфляция съела сумму, являвшуюся совсем недавно небольшим состоянием, всего за полгода. От «квартирных» денег не осталось ничего. Но пенсию, какой бы нищенской она ни была, государство платило бабушке исправно. На неё и жили. Выживали.

– Хотела картошки сварить…

– Да, бабушка.

– Только чего-то не нашла картошки.

В голосе бабушки явно ощущались нотки озабоченности. Она была расстроена, вот-вот заплачет. Теперь она плакала часто. Раньше на её глазах тоже нередко появлялись слезы, Лёшка знал это, но она старательно прятала от внука свое отчаяние. А теперь… Теперь у Лёшки возникало ощущение, что они с бабушкой поменялись местами.

– Её нет, бабушка.

– Как же так… Как же это мы без картошки-то? Куда же нам…

Лёшка тяжело вздохнул и отвернулся к окну.

Бабушка тихо, почти беззвучно плакала на кухне. Она оплакивала отсутствие у них картошки. Оставалось еще четыре упаковки синтетического супа, но бабушка о них не помнила. Или помнила, но надолго застряла на картошке. Её теперь не сбить с курса: начала рыдать, значит, не успокоится, пока вдруг её внимание не привлечет что-то другое. Одна беда – в их доме почти нечему привлечь внимания. Лёшке было жаль бабушку, очень жаль, но поделать он ничего не мог. Да и не стоило ничего в такой ситуации делать – так сказал тот доктор. Только ждать.

Когда станет еще хуже.

За грязным, уже год немытым окном продолжали свой бег темные тучи, поливающие землю мелким противным дождем. Уже весна, совсем не холодно, градусов десять тепла, не меньше, но даже на вид снаружи было сыро и неуютно. Очень не хотелось туда, страшно не хотелось пополнить и так огромную армию бездомных.

Только иначе лечение бабушки не оплатить. Лёшка всё посчитал – денег за квартиру должно хватить. Может быть, даже что-то останется. Несколько раз он заходил в офисы контор, занимающихся торговлей недвижимостью, но так и не решился заговорить с клерками.

Ему, молодому и здоровому, не хотелось на улицу. А бабушке и вовсе там не выжить.

На площадке внизу резвились дети. Лет десяти. Маленькие, похожие с высоты двадцатого этажа на муравьев фигурки, не обращая внимания на дождь, весело прыгали по подвесным дорожкам, катались на качелях и что-то лепили в песочнице. Детская площадка была новой, поставили меньше месяца назад. Значит, есть деньги в бюджете. Значит, начала налаживаться жизнь.

Только не у Лёшки, у других.

Он надел не по сезону теплую куртку – главное, она не промокает, – повесил на плечо небольшую сумку и вышел из дома. Бабушка на кухне продолжала причитать по поводу отсутствия картошки. Ну нет больше сил на это смотреть. И слушать – тоже нет.