По узкому проезду между участками неторопливо шли, осматриваясь по сторонам, двое молодых людей. Один из них нес на плече довольно увесистую сумку. Парни были явно чужими в здешних краях, своих-то Петр Антонович всех издалека узнавал. Всех знал, не первый год тут обитал. Он близоруко прищурился и окликнул их:

– Молодые люди! Заблудились, что ли?

– Петр Антонович, вы что, нас не узнаете? – сделал шаг коротко стриженный.

Бывший актер пригляделся и растерянно всплеснул руками:

– Порубов, Плещеев! – Расчувствовавшись, он даже обнял парней, неожиданно наведавших своего наставника сценического искусства.

Сумка на плече Андрюхи многообещающе глухо звякнула – явно в ней таилась не одна полная бутылка.

– А мы тут в соседнем поселке у кореша были, – беззастенчиво врал Порубов. – Вот и вспомнили о вас, заглянуть на огонек решили. Не прогоните бродяг?

Сумка еще раз глухо звякнула.

Естественно, Замирухин прогонять неожиданных гостей не стал. Ему приятно было, не забыли его ребята, уважили.

– Я сейчас на стол чего-нибудь соберу, – засуетился бывший артист.

– Да мы, батя, к вам не с пустыми руками пришли. Про бродяг мы так, для слова сказали. На самом деле мы мужчины самостоятельные. – Порубов выставил на стол бутылку водяры, пакеты с нарезанной колбасой, консервы, хлеб.

Петру Антоновичу пришлось добавить к этому лишь зелень с грядок и стаканы.

– Ну, выпьем сначала за искусство. Самое главное из искусств для нас – театр, – разлил спиртное Клещ.

Замирухин не стал спорить насчет того, что и ему налили столько же, как и себе, хотя обычно старики пьют меньше молодых.

– Хороший тост. За искусство, потому что оно вечное, – охотно подхватил он. – Я, ребята, человек, отравленный искусством. Всю жизнь ему отдал. Сколько судеб на сцене чужих пережил – вспомнить страшно.

– Ну так за это и пьем, – прищурился Порубов. – За вас в том числе.

Старик окончательно расчувствовался, даже слеза в глазах блеснула.

Выпили, закусили. Начались расспросы за жизнь, кто чем теперь занимается. Андрюха не стал хвалиться своей ходкой на зону, все уводил разговор к прошлому, и Замирухину это нравилось. Он сокрушался, что никто из пацанов не стал настоящим артистом, охотно вспоминал драмкружок, свою давнюю работу в театре. Клещ расторопно подливал, а когда бутылка опустела, ловко поставил на стол вторую. Старый артист не возражал и быстро пьянел – в гости к нему редко кто заглядывал.

– Меня мать в детстве в театр специально на вас посмотреть приводила. Как раз Гамлета давали, – улыбнулся Андрей.

– Никто Гамлета не играл так, как я. Вот разве что Володя Высоцкий. Но это же гений! – завелся с его подачи Замирухин. – А теперь таких людей уже не делают – перевелись как порода.

Порубов, не слишком налегая, стал возражать, мол, и теперь в областном театре «Гамлет» идет, народ спектакли посещает.

– Да не на «Гамлета» они идут, – негодовал Замирухин, – а на этого смазливого, даже не хочу его имя произносить в своем доме.

– На Безрукова похожий, только с бородкой, – высказал странную осведомленность в репертуаре областного театра Порубов.

– Вот-вот. Он не игрой берет, а тем, что на звезду телевизионную похож. Бабы от него кипятком писают, а актер он никакой. Совсем никакой. Только мордой своей торгует. Я уже говорил – настоящих артистов теперь не делают. А почему? Учителей больше нет, повывелись. Традиция прервалась. Но это хорошо, ребята, что вы на спектакли ходите. Хотя бы будете знать, как играть не следует…

Андрюха с Клещом только поддакивали.

Когда появились первые комары, перебрались в дом, устроились в комнате с небольшим камином, украшенным собственноручно вылепленными из глины Петром Антоновичем русалками. Сисястые нимфы были безыскусно раскрашены гуашью – ярко-зеленые хвосты и волосы, нежно-розовые груди с карминовыми каплями сосков. Чувствовалось, что старый актер не реализовал в жизни всех своих сексуальных фантазий и теперь, на пенсии, догоняет упущенное в чуждом для своих талантов творчестве скульптора.