Когда я вышла из ванной, в нашей девичьей светлице уже было темно, как в склепе.

Юля не только погасила свет, но и плотно задернула шторы, так что мне пришлось красться к своей койке на цыпочках, помахивая перед собой руками, как дирижер-эпилептик. С той разницей, что дирижер управлял бы звуками, а я, наоборот, стремилась сохранить тишину. Понимала, что, если я сослепу врежусь в мольберт, Юлина попытка поскорее отойти ко сну с конкретным грохотом провалится.

Знаете ли вы, как шумно падает на голый паркетный пол складной алюминиевый мольберт-тренога и как трудно потом собрать из него именно ту конструкцию, которая заявлена земным производителем, а не корявую модель инопланетной техники?

Все эти телескопические трубочки рассыпаются в руках, плоскости норовят выгнуться в лопасти, а гайки коварно раскатываются по углам, чтобы артефактами залечь там в вековой пыли на радость археологам грядущего…

«Нет, чтобы хоть раз полы нормально вымыть! – тут же придрался к слову мой внутренний голос. – Куда там, они же творческие натуры, могут жить исключительно в художественном беспорядке!»

Я виновато хмыкнула и, благополучно ткнувшись коленками в раму своей кровати, в сложной йоговской позе «собака мордой вниз» вползла под одеяло.

Полы мыть – это я не люблю. А Юля так и вовсе их только пачкать умеет, причем по большей части красками.

Она у нас молодая мастерица кисти и шпателя, выпускница художественного училища по невостребованной в суровой реальной жизни специальности «Реставрация, консервация и хранение предметов искусства».

Вместо того чтобы реставрировать и консервировать бесценные произведения, Юля расписывает тарелки и кружки производства местного фарфоро-фаянсового комбината.

Как настоящий художник, она из каждой корявой миски стремится сотворить шедевр, за что косное фабричное начальство постоянно к ней в претензии.

Хотя кофейный сервиз на двенадцать персон с изображением на каждой чашке отдельной – тщательно выписанной в деталях – позы Камасутры начальник цеха не разбил, как обещал, в припадке праведного гнева, а списал, как бой, и вынес с фабрики в неизвестном направлении, нежно прижимая к груди.

Юля уверена, что этот ее сервиз непременно осядет в какой-нибудь частной коллекции, но пока чаще получает зарплату собственными непризнанными работами, чем деньгами.

Зато у Гавросича за три месяца Юлиного квартирования накопилось столько посуды, что ее уже ставить некуда. Даже на книжных полках в рядок, как слоники, художественно расписанные кружки стоят!

«Надо было горячего молока с медом на ночь попить, – строго в тему кружек пробормотал мой внутренний голос. – От простуды и для лучшего сна, хрррр…»

Снотворное мне не понадобилось: я уснула, едва совместила подушку и щеку.

Мокрый зонт не зря не включают в набор инструментов, с которыми ходят на дело опытные домушники и медвежатники.

– На обратном пути заберем, – пробормотал здоровяк, аккуратно – острой пикой вниз – пристраивая свой сочащийся водой аксессуар в углу подъезда.

– Точно! И еще надо раздеться.

Карлик торопливо стянул с себя предательски шуршащий дождевик и повесил его на ручку зонта.

Здоровяк с сомнением посмотрел на собственные мокрые следы.

– И разуться надо! – с готовностью подсказал карлик, бодро постучав сапожком о сапожок. – Носки-то сухие, следов не оставят!

– Ну, давай, – без уверенности согласился здоровяк.

– Все, я готов, – быстро разувшись, сообщил карлик. – Начали, первый пошел!

Он браво отсалютовал напарнику пластмассовой масленкой из набора для винтажной швейной машинки «Подольская» и резво потрусил по ступенькам вверх.