Нож остался торчать в ране, кончик лезвия был виден с другой стороны руки, и с него на землю капало что-то зеленовато-желтое. Но главное – рука болела. Адски. Чуть не до потери сознания. Человеческого сознания. Пока еще человеческого…

Эта боль не давала мне погрузиться в пучину блаженного беспамятства, которое дарил зомбитоксин, и я шел вперед, с титаническим усилием переставляя непослушные ноги. Шел ковыляющей походкой живого трупа к цели, которую мне указал какой-то урод, не пожелавший пройти мимо и дать мне спокойно сдохнуть…

Я ударился об стену смотровой вышки всем телом, не рассчитав очередного шага. «Бритва» звякнула кончиком лезвия о кирпич, новая порция боли пронзила мою руку.

Но это было уже не важно.

Я дошел до вышки и уже видел, что да, правда, за ней метрах в полутора от выщербленного угла действительно покачивается некая прозрачная субстанция, лишь чуть-чуть, совсем немного визуально изменяющая контуры кустов, расположенных за ней. Будет такое торчать на пустынной дороге, и сам войдешь в него, не заметив и не почувствовав ничего – до тех пор, пока двухметровый смерч не начнет размазывать тебя по своим внутренним стенкам.

«Да и похрену», – хотел я сказать. Но не смог. Вместо слов изо рта потек густой гной – первый признак начинающегося перехода. Все живые блюют гноем перед тем, как стать живыми трупами. Значит, осталось мне быть человеком не больше минуты…

Взгляд уже стремительно заволакивала белесая пелена. Это мутнела роговица глаза – естественный процесс перехода, результатом которого являются характерно-белые глаза зомби. Но, прежде чем этот молочный занавес опустился мне на глаза, я рванулся всем телом навстречу аномалии – которая, в свою очередь, двинулась было ко мне, в процессе перемещения принимая форму человеческого тела… и остановилась, словно в нерешительности, будто задумалась, надо оно ей или ну его на фиг.

Но было уже поздно.

Я перешагнул невидимую черту, окунулся в этот полупрозрачный манекен… и тут же в мое тело впились тысячи, миллионы невидимых рыболовных крючков, которые принялись раздирать его на части. Я попытался закричать, рванулся вперед, рефлекторно уходя от немыслимой боли…

Но уйти от нее было невозможно. Проклятые крючки пластали меня по живому, рвали кожу, мышцы, сухожилия, ломали ногти и фаланги пальцев, дробя их в пыль… На какое-то мгновение я увидел, как аномалия, в центре которой я оказался, окрасилась моей кровью – причем окрасилась странно. Не превратилась в сыто покачивающуюся алую фигуру-призрак, о которой так много ходит сталкерских легенд, а стала какого-то нездорового, красно-желто-зеленого цвета, словно в чашку с вишневым киселем от души харкнули тягучими, гнойными, гайморитными соплями, а после хорошенько это все размешали.

А потом я перестал видеть что-либо – вероятно, призрак уничтожил мой глаза, как и все остальное тело…

Но странно…

Я все равно продолжал осознавать себя в этом абсолютном мраке.

Мое «я» никуда не исчезло, просто освободилось от боли и всех остальных ощущений заодно. И это было прекрасное ощущение. Меня больше не связывало ничто. Ни тело с его ограниченными возможностями, ни эмоции, результатом которых являются взлеты и падения настроения, ни воспоминания… Прекрасное, неповторимое ощущение свободы от всего земного, бренного – и откровенно ненужного. Если это и есть смерть, то что может быть прекраснее нее? Это ж как из тюрьмы откинуться, где ты столько лет пребывал в заключении, ограниченный в движениях, связанный обязательствами, законами общества, страхом сделать что-то не так и понести за это наказание… Зона меня побери, да сама жизнь – это и есть наказание за что-то очень жуткое, что ты совершил в этом прекрасном мире полной свободы от всего совершенно тебе не нужного! Жизнь – это не прекрасный подарок, а мучительный срок заключения, который ты получаешь за какую-то немыслимо страшную провинность…