– Да, многое изменилось, – отозвался Василий Ильич. Он сидел, низко опустив голову, и равнодушно ковырял вилкой яичницу. Матвей налил еще по одной. Овсов с Михаилом отказались.

– Ну, вы как хотите, а я выпью. – Матвей потер ладони, потом лоб, опрокинул в рот стопку, пожевал корку хлеба и обратился к Овсову: – Как жил-то, Василий? Слыхали мы, кино свое имел… Как его, телемызор, что ль?

– Телевизор, – поправила Марья Антоновна и поджала губы.

– Ах ты, господи, кино свое, – вздохнула Анна и потянулась к бутылке: – Еще, что ль, будешь качать?

– Не трожь, – остановил ее Матвей. – Стало быть, неплохо жил, Василий…

– Да так себе, – пожал плечами Овсов.

– Мы ведь тоже теперь по-другому зажили, по-городски: зарплату получаем. Мне вот в марте две с Кремлем дали. Как ты думаешь, ничего?

– Двести рублей? – удивленно подняла брови Марья Антоновна. – И хватает?

Василий Ильич покосился на супругу, а Матвей усмехнулся и, посасывая огурец, проговорил:

– В нашу МТС из города инженер приехал. В Устиньиной избе поселился. Бабка-то Устинья позапрошлый год померла.

– Люди в деревне теперь очень нужны, – пробормотал Овсов.

– То-то и оно. Про Ваню Коня слыхал? Когда уезжал в город, все начисто распродал, кола не оставил. Этой зимой вернулся опять в деревню. Колхоз ему новую избу ставит… Только я смотрю – плохо еще расколачивают домишки-то.

– Вот и я надумал, Матвей Савельич, в деревню перебраться. – Овсов хотел сказать шутливо, но сказал испуганно.

– Что же, ты не первый и не последний. Вот и с налогами легче теперь…

– А я вот что думаю: мы люди городские, и нам в колхозе нечего делать, – подала голос Марья Антоновна.

– Да-а, – крякнул Матвей и тяжело, исподлобья посмотрел на Овсову. Она громко прихлебывала чай, широко расставив локти и держа блюдце обеими руками. Матвей медленно перевел взгляд на окна и поднялся.

– Никак, сама голова колхозная к нам.

– А кто же у вас нынче? – поинтересовался Овсов.

Матвей даже удивился:

– Нешто не слыхал? Петька Трофимов, сын пастуха Фаддея.

В избу вошел худощавый, черный от загара человек, похожий на подростка. На макушке у него, задрав к потолку козырек, сидела серенькая кепчонка, из-под которой выбивались прямые белобрысые волосы. Увидев Василия Ильича, он сморщился, по-видимому улыбнулся, и, протянув руку, пошел к столу.

– С приездом, с приездом… Как доехали? Как здоровье?

Матвей заметил, что Марья Антоновна поздоровалась как-то странно: откинулась на спинку стула и, не глядя на председателя, подала руку вверх ладонью. «Должно быть, по-городски», – решил Матвей.

– Дороги тут тряские. Того гляди язык прикусишь, – сказала она.

– Что верно, то верно, – согласился Петр. – Дороги ужасные, особенно от Лукашей до большака.

Пока говорили о дорогах, хозяйка успела очистить место за столом и, поставив стул, пропела:

– Милости просим, Петр Фаддеевич, за конпанию.

Петр хотел отказаться, но где там: Кожины гуртом обступили его и почти силком усадили за стол. Он смущенно стянул с головы кепку и сунул меж колен. Но хозяйка выудила ее оттуда, встряхнула и повесила на гвоздь рядом с зеркалом, а на колени положила полотенце, расшитое бордовыми узорами.

«Вот она какая деревня… С расшитыми рушниками, с шумным гостеприимством, обильным угощением», – подумал Василий Ильич.

Петр выпил стопку водки, с одной тарелки подцепил огурец, с другой – томленую картофелину и, решительно отставив штрафную, которую Матвей поспешил наполнить, заговорил с Овсовым:

– А я поджидал вас, Василий Ильич. С нетерпением ждал.

– Даже с нетерпением? – усмехнулся Овсов.