– Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется – конюшни подожжет! Тут Пантелей Григорьевич мне велел бежать искать ту душегрею и обещал денег дать, а потом он их из Родькиного жалованья вычтет.

Вроде бы получилось складно.

– Такой он у вас добрый? – удивился Илейка.

Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался…

– Добрый, если сунешь барашка в бумажке.

– Вот и я о нем то же самое слыхивал! – развеселился Илейка. – А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы – они по-своему расплачиваются!

– Да Бог с тобой! – Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался:

– А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила?

Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал.

– Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, – посоветовал он. – Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились.

И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит – есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой!

– Ну-ка, поворотись…

Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул.

– Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка?

– В кружалах же не подают.

– Мне – подают! Посиди со мной, сделай такую милость. Выпьем, поговорим.

По правде, есть Данилке хотелось неимоверно. Как вчера утром на конюшнях позавтракал, так по сей час крохами пробавлялся.

– Недолго посижу, а там и пойду, – сказал он. – Мне же душегрею найти надобно.

Про еду не сказал ни слова. Просить, чтобы покормили? Да лучше умереть.

– Григорьич! – позвал Илейка. – А тащи-ка парню чарку! Он не кот, молока не пьет, а от винца не откажется! Время, поди, уж обеденное, а в обед сам Бог велел. Ну-ка, Григорьич, что у нас там еще осталось? Не все же я со вчерашнего дня приел да выпил!

И расхохотался вроде бы и радостно, широко разевая рот и сверкая белоснежными зубами, а приглядеться – так невесело. И было в его смехе что-то очень неприятное…

– Да всего полно! Водка анисовая и коричная, водка боярская, вино боярское с анисом, – стал перечислять целовальник, – вино с махом дворянское… мало?

– Анисовой перед обедом? Под грибки, а? – спросил Данилку Подхалюга.

Парень пожал плечами.

Был он не избалован, и всякая щедрость казалась ему подозрительной. Тем более бурная и безосновательная, как у Илейки.

– А нет ли чего такого, чего я еще не пил? – полюбопытствовал у целовальника Подхалюга.

– Да все, поди, перепробовал, – подумав, сказал тот. – Ты у нас, Илья Карпович, который уж день царева кабака отшельник?

Илюха призадумался было, да вдруг устремил соколиный взор вдаль – туда, где хлопнула дверь.

– Ну, по мою душу!

Подошел высокий и, даже под шубой видать, тонкий мужик, рожа – топором, борода узкая, шапка на нем высокая, заостренная, весь из себя как есть жердь.

– Так и знал, что ты здесь! – сказал он. – На дворе тебя обыскались. Давай-ка, собирайся.

– Садись, Гвоздь! – Подхалюга подвинулся, освобождая место на лавке, и оказался посередке между Данилкой и пришельцем. – Что пить-то будешь? Григорьич! Друга моего уважь, а?