Катавасия началась вскоре после похорон Клойсима. Если точнее, во время поминальной трапезы, устроенной в «Счастливом кухаре». Хозяина заведения, по обычаю севшего за стол вместе с опечаленными постояльцами, дернула нелегкая принести свой любимый кубок.

Хозяин оказался из ветеранов Светлейшего войска, и была у него заветная вещица, память о победе над Китоном: оправленная в трофейное серебро трофейная же костяная чаша.

Едва увидев на столе эту, с позволения сказать, посудину, Суно почуял, что дело плохо, полная отхожая яма, как говорят деревенские жители, и начал спешно плести блокирующее заклятие, не обращая внимания на озадаченные взгляды молодых коллег. Он им потом все объяснит, главное было – успеть, счет шел на мгновения…

Он не успел.

Из хозяйского кубка, наполненного поминальным белым вином «Роса скорби», как будто выпорхнуло облачко мошкары. Или костной муки, или коричневато-белесой пыли, но больше оно походило на мошкару, потому что заунывно зудело. Еле слышный безнадежно тоскливый звук ощущался где-то на грани восприятия, и при желании можно было все списать на «померещилось» или «голову напекло».

Хозяин оторопело уставился на эту дрянь, а в следующий момент «мошкара» облепила его ползучим покровом, и он сразу начал съеживаться и усыхать, словно время для него неимоверно ускорилось. Сперва он кричал отчаянно и басовито, потом ныл старческим фальцетом и, наконец, умолк, превратившись в скрюченную мумию, которая выглядела точь-в-точь как труп Джамо Фрелдона, убитого в Аленде.

«Мошкара», которая на глазах множилась, набросилась на остальных людей. Орвехт закончил с заклятием, но было поздно: миновал тот момент, когда еще можно было загнать эту напасть обратно в кубок, сделанный из черепа китони и оправленный в потемневшее серебро, добытое в западных отрогах Унского хребта.

Какофония воплей, стонов и всхлипов рвала барабанные перепонки. Остро пахло гниющей плотью, теперь это было отнюдь не наваждение.

Дознаватели, соединив усилия, установили круговую защиту.

– Коллеги, нужна подпитка! – крикнул Суно местным магам, тоже приглашенным на поминки.

Двое пожилых кормильцев даже не посмотрели в его сторону. С ними творилось что-то неладное, как будто они ничего вокруг не видели и не слышали. И они, вне всяких сомнений, вовсю тянули из Накопителя, вот только куда же все это уходило… Вскоре Суно понял – куда, и это едва не стоило ему позорной утраты самообладания. Принихумские кормильцы питали драгоценной силой нежить, которая, словно наведавшийся в гости кладбищенский туман, уже оккупировала весь зал «Счастливого кухаря».

Их отечные морщинистые лица застыли, глаза остекленели – ни разума, ни воли там и с чайную ложку не наберется. «Мошкара» обволакивала их, но не трогала: зачем же губить кормушку? Она продолжала разбухать, как на дрожжах, на полу валялись ссохшиеся трупы и опрокинутые стулья, скатерти на сдвинутых столах были заляпаны вином, пивом, соусом, а снедь на блюдах и в кастрюльках выглядела прокисшей. Такой запечаталась в памяти у Суно эта картинка, перед тем как они тесно сбитой группой вывалились из трактира наружу.

Мешочек с костяным обломком Орвехт вытащил из кармана и отшвырнул от себя подальше, сопроводив это действие отсекающим заклятием. То же самое он велел сделать Чевальду, у которого хранился нож. Пусть исследования показали, что магии в этом предмете после убийства Фрелдона не осталось, лучше поберечься.

Вначале Суно собирался кровь из носу совершить экзорцизм, лишь бы сил хватило, но скоро стало ясно, что в этом нет никакого смысла: что толку возиться со «Счастливым кухарем», если то же самое творится по всей улице? И на соседних улицах, и дальше… Бедствие охватило весь городок.