– Эд, это ты? У тебя же были другие волосы…

– Так и думал, что не узнаешь. Позавчера перекрасил.

– Я тебя почему-то не вижу, – ее голос прозвучал растерянно.

– Значит, получилось. Я закрылся. Вычитал об этом и решил попробовать.

И Сабен, и Рухлян поняли, что ни черта не понимают. Эдвин и Мар болтали на интерлинге, ни одного незнакомого слова, но общий смысл ставил соглядатаев в тупик. Это как же девчонка «не видит» собеседника, если она не слепая и в упор на него смотрит? Или, может, у них игра такая? У подростков иногда бывают довольно странные игры.

– Куда собираешься?

– Просто хочу погулять, а то меня скоро опять в больницу положат.

– Составлю компанию, не возражаешь? Должен же у тебя быть хоть один живой провожатый…

Это, видимо, тоже было частью какой-то непонятной игры.

– Не говори так! – сердито произнесла Мар.

– Прошу прощения, – Эдвин отвесил легкий театральный поклон в сторону, словно на самом деле их там стояло не двое, а трое.

– Вот дождешься, что он даст тебе по шее.

– Вряд ли. Он мне навешает, если я попробую сделать тебе что-нибудь плохое, а такого никогда не будет. Куда пойдем?

Тоненькая Мар едва доставала Эдвину до плеча. Ее вьющиеся темно-рыжие волосы были заплетены и уложены венком вокруг головы, открывая шею-стебелек. Сабен сразу понял, что Мар, в отличие от юного поганца Мангериани, хорошая девочка – десять против одного, что прилежно учится, не дерзит старшим и не позорит семью своим поведением. Скверно, что за ней никто не присматривает. В большом городе на кого только ни нарвешься – здесь и местные самого разного пошиба, и туристы со всех концов Галактики, и нелегалы… Наверняка у нее есть с собой автоспутник, который в случае чего просигналит, но все равно зря ее отпускают одну. Да еще этот крашеный паршивец в компанию набился.

Изобразив «случайную встречу двух приятелей», Рухлян и Сабен потянулись за ними, прислушиваясь к разговору.

– Пойдем в кафе-мороженое, которое за магазином сувениров?

– Тебе же нельзя.

– А мы сделаем вид, что можно, и ты закажешь мне мороженое, а потом мне будто бы самой расхочется его есть, и я отдам свою порцию тебе, ладно? Пусть хоть понарошку побудет так, словно я такая же, как все.

– Только ничего там не пробуй, чтобы плохо не стало.

– Да я ведь уже не маленькая, – Мар вздохнула. – Иногда хочется хотя бы поиграть в то, что мне тоже все можно, понимаешь?

– Еще как, – отозвался Эдвин. – Мне вот иногда хочется поиграть в то, что кое-кто из окружающих нормально ко мне относится. Твой отец, например. Что я ему сделал?

– Не знаю. Разве папа тебе что-то сказал?

– Не сказал. Но он никогда мне не улыбается, как другим. И смотрит так, как будто я бомба, которая каждую секунду может рвануть. Словно он на работе, а я преступник, которого надо обезвредить. Такое впечатление, что он все время ждет от меня непонятно чего. Можешь представить, каково это – жить, когда на тебя так смотрят?

– Я не знаю, в чем дело. Он не объясняет.

– А ты разве спрашивала?

– Да, – помолчав, призналась Мар.

– Ясно, от тебя же ничего не утаишь. Даже странно, что он до сих пор не запретил тебе со мной общаться.

– Он же знает, что ты мне ничего плохого не сделаешь и что в школе ты проучил тех, которые вначале меня дразнили.

– Ага, и все равно смотрит почти как на врага. На вербальный язык такой взгляд можно перевести «ты-жив-до-тех-пор-пока-ничего-не-выкинул». Что он против меня имеет?

– Я не в курсе, честно, – отозвалась девочка. – Давай о чем-нибудь другом…

Кафе окружали искусственные сугробы. Вдоль тротуара были посажены ракуны – здешние пальмы с длинными перистыми листьями, зелеными или серебристо-сизыми, их тени падали на сверкающий на солнце «снег», неотличимый от настоящего.