Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь. Не смогли ведь меня чародеи найти, сколько ни старались. Как-то не рассчитала сестрица, что наложенное заклятие собьет все поисковые чары. Смешно даже…

И с этими мыслями глупый страх отступил, затаился, пусть и на время, давая мне передышку.

Незнакомец по-прежнему смотрел на меня, явно ожидая ответного приветствия. Я молчала.

— Матушка…

Я выругалась. Сенька фыркнул. Ну и обращение! Впрочем, перед ним же старуха, чего ждать?

— Путевых клубков нет, мечи заржавели. С собой только сухарей могу дать, — припечатала я.

Брови мужчины приподнялись, по лицу скользнула легкая улыбка.

— Я вообще-то… — он замялся, явно подбирая слова, — к тебе насовсем.

Я вытаращила глаза и глупо заморгала.

— В смысле?

— Жить, — просто ответил мужчин.

Я открывала и закрывала рот, не находя достойных слов. Нет, всякое было, конечно. Путники много просили, чего и в помине у меня не имелось. Даже девицы иногда сквозь чащу пробирались к избушке и выпрашивали несуществующие приворотные зелья. Заканчивались такие просьбы обычно тем, что добрые молодцы и красные девицы уезжали исполосованные Сенькиными когтями. Но чтобы такое! Ну и наглец! Поколочу. Однозначно. И если мозги на место не встанут — мой фамильяр добавит. Вон как сверкает глазами. И похоже намекает, что проблему надо сначала попробовать решить мирным путем.

— Милок, а ты избушкой не ошибся?

— Нет, бабуся. У тебя здесь тишь да благодать, а там…

Молодец неопределенно махнул рукой.

— И что там? — голос у меня был вкрадчивым, ласковым.

— Двое старших братьев доставшееся от батюшки наследство делят.

— А ты, стало быть, решил от богатства отказаться? — спросил Сенька, выпуская когти и направляясь к мужчине.

Тот вздохнул. И почему-то совсем не удивился говорящему коту.

— Отец строго-настрого запретил вмешиваться, — туманно пояснил молодец.

Я смерила его взглядом с ног до головы. Одежда на мужчине роскошная, ножны расшиты самоцветами. Однозначно, его семья не бедствует, живет в довольствие.

И вот кто же в здравом уме от золота, хором богатых да земель откажется? Темнит он что-то. И врет. Ни одному его слову верить не получается.

— Отец у меня ведуном был, будущее мог видеть… Перед своей смертью велел ехать в лесную глушь, жить у тебя и…

— Что?

— Ждет меня здесь счастье, — вздохнул молодец.

Прелестно!

— А ничего, что я против?

— Да я не собираюсь тебя обижать, — выдохнул он.

— Меня? Обижать?

Я замахнулась кочергой, но кот меня опередил. Сенька прыгнул на незнакомца, впиваясь когтями в плечо, и повис на разодранном, богато расшитом золотом рукаве черным комком.

— А-а-а-а! Отпусти!

Добрый молодец пытался отцепить от себя кота, тот шипел и рычал, пугая даже меня. Я подошла, погладила Сеньку по голове, взяла на руки, заставив отпустить.

— Шел бы ты отсюда.

— Да не могу я! — фыркнул этот упрямец, рассматривая раны от когтей и вздыхая так горестно, что мне вдруг стало его жалко. — Кто в здравом уме откажется от счастья?

— Дурак, — выдала я.

— Так я могу остаться?

— Нет.

Я поднялась на крыльцо и заперла дверь на все три засова. Не пущу я нежданных гостей даже за порог! Ишь, повадились шастать! Жить он у меня собирается! Да сдался ты мне, как крапива под забором!

Днем я безуспешно пыталась отвлечься. Даже взялась вышивать рубашку, пополняя свое приданое. Ненужное, бесполезное занятие. Нитки рвались, иголка нещадно колола пальцы, а за окном то и дело мелькал добрый молодец, решивший остаться. Он притащил из леса деревьев, очистил их от веток, соорудил себе что-то вроде навеса, на время снова исчез. Я уж обрадовалась, что не вернется, надеясь, что им серые волки подзакусили, как покосившаяся калитка распахнулась. Лапник несет, зараза такая, чтобы спать мягче было. Мужчина сгрузил поклажу, порылся в мешках и посмотрел на покосившийся забор, о чем-то задумавшись.