Кроме перечисленных знакомых мне лиц, присутствовали еще двое. Они расположились в изножье гроба: дама и джентльмен, она в двойной вуали черного крепа, он – в черном плаще. Они переговаривались очень тихо, затем дама подошла к Заморне и что-то произнесла участливым тоном. Герцог слабо улыбнулся и сказал, чтобы она поговорила вот с ним (указывая на Эрнеста), «если хочет утешить страждущего».

– Нет, – промолвила дама. – Пусть Эдвард[14] плачет. Он утратил товарища детских игр и должен печалиться. Однако для вас эта смерть – в некотором роде избавление.

– Что ж, Эмили, – возразил герцог, – вы не видите слез на моих щеках. Бедная Мина, – он сочувственно повернулся к ней, – рыдает о своем питомце, я же спокоен как… – Он выразительно кивнул на фигуру в черном плаще.

– Спокоен, Август! – промолвила дама. – Внешне да, но лицо ваше бело как смерть.

– Эмили, – ответил герцог, – поднимите его капюшон и гляньте, не побледнел ли и он?

Она покачала головой и отошла.

Мой отец выступил вперед и приблизился к двум чужакам. Джентльмен протянул руку, которую его светлость герцог Веллингтон стиснул весьма тепло. Дама откинула покрывало, но, поскольку она в это мгновение стояла спиной ко мне, лицо ее осталось для меня такой же загадкой. Герцог молча поцеловал ее в лоб. Затем они с неведомым джентльменом отошли чуть в сторону. Некоторое время они расхаживали поодаль от нас, что-то обсуждая вполголоса. Теперь я видел, что поступь и осанка неизвестного весьма благородны. Он отличался высоким ростом, а голос, даже приглушенный, звучал повелительно.

Вскоре дверь склепа вновь отворилась, и причетник в маске ввел принца Джона Хитрундского[15] с лордом Розендейлом[16]. Оба, разумеется, были в черном. Розендейл встал рядом с Эрнестом, глядя на того с искренним сочувствием, но не говоря ни слова. Фицартур при виде друга сразу вытер слезы и закусил губу, явно не намеренный более выказывать слабость. Фидена прошел, не заметив Заморну, который, как я говорил, стоял несколько в стороне. Он шагнул к моему отцу и его спутнику, поклонился первому и со словами: «Как ты, мой дорогой Заморна?» – протянул второму руку.

Незнакомец отшатнулся с таким гневом, что Фидена в недоумении тоже отступил на шаг и растерянно огляделся. Артур торопливо подошел к нему. Лицо Заморны, мгновение назад белое и холодное, как мрамор, стало пунцовым.

– Джон, – проговорил он, сжимая руку Фидены, – неужто ты меня не узнал?

– Узнал, конечно, просто в первый миг не заметил и, увидев высокого джентльмена рядом с твоим отцом, допустил ошибку. Теперь, впрочем, все разъяснилось, и поскольку я никого не хотел оскорбить, надеюсь, на меня и не обиделись.

Незнакомец, все так же закрывая лицо широким плащом, молча отошел к даме под вуалью.

Заморна двумя руками сжал руку Фидены. Наступила долгая тишина. Ее нарушил скрежет: причетник поворачивал ключ в заржавленном замке.

– Все здесь? – спросил герцог, глядя на него.

– Все, – коротко ответил Заморна.

– Стенхоуп, начинайте службу, – приказал его светлость.

Открыли книгу молитв, и по склепу прокатился звучный, торжественный голос примаса, предающий могиле и тлению хладное тело, скрытое от наших глаз лишь бархатным покровом и золочеными досками гроба. Прозвучали последние страшные слова о пепле и прахе. Гроб поставили в нишу. Далеко заиграл орган, и голоса хористов сплелись в величественном «Знаю, Искупитель мой жив»[17]. Когда пение скорбно умолкло, над головами раздался новый громоподобный звук: большой колокол церкви Святого Михаила возвестил всему Витрополю, что юный наследник Ангрии и Веллингтонии обрел упокоение в последнем приюте своей царственной родни. Немного слез пролилось на гроб малолетнего принца. Ни одной из глаз его отца, ни одной из глаз его деда, его дядюшки Фидены