– Простите меня… – выдыхаю, не узнавая собственного голоса. – Я ничего не знала и…

Невельский останавливает меня коротким жестом, на мгновенье дотрагиваясь до руки.

– Не извиняйтесь. Никто не знал… кроме самых близких людей. Да и незачем это…

Он снова поворачивается к окну и внезапно начинает говорить, то ли мне, то ли что-то напоминая себе самому.

– Он сильно разболелся. Температура поднялась, а скорая все никак не могла приехать. Мы решили ехать в больницу, сами. Чтобы было быстрее. В машине ему стало хуже, он расплакался. Жена взяла его на руки из кресла, чтобы как-то успокоить. А я… я набросился на нее. Сам не понимаю, зачем. Она с ума сходила, переживала за сына, а тут еще я со своими нравоучениями. Наговорил столько всего. Что болезнь – не повод не пристегиваться, что это опасно. Мы поссорились даже, а Тимка… он еще сильнее начал плакать. Я не знаю, что случилось. Не отрывался от дороги, не отвлекался, но… Не понимаю, как мог не заметить встречную машину… Она вылетела как будто из ниоткуда… Или я обезумел настолько, что уже ничего не видел…

Лев подается вперед, прижимаясь лбом к стеклу. Закрывает глаза. Вроде бы находится здесь, рядом со мной, но я понимаю, что только физически. А все его существо обращается туда, в прошлое, в тот кошмарный день. Он долго молчит, а потом тихо выдыхает, все так же не открывая глаз:

– Мы с женой отделались очень легко. У Оли перелом руки, а у меня и вовсе какая-то ерунда. Пара ссадин, синяки. А Тим… он даже не дотянул до приезда скорой. Я так торопился помочь ему, облегчить страдания от простуды, что не довез… Понимаете? – вздрагивает всем телом, резко поворачиваясь ко мне. – Я не довез собственного сына до больницы.

Я сглатываю подступивший к горлу горький ком. Осторожно касаюсь плеча мужчины.

– Это был несчастный случай.

Он качает головой.

– Нет, не случай, Варя. Я его не довез. Это целиком моя вина.

Не знаю, что сказать. Что вообще говорят в таких случаях? Он ведь сам давным-давно вынес себе приговор, и вряд ли мои жалкие слова утешения способны хоть что-то изменить.

В груди делается так больно, словно это моя потеря. Мне не приходилось, к счастью, переживать ничего подобного, но все равно слишком хорошо понимаю, что он чувствует сейчас. И как это нестерпимо тяжело. Потому и не могу сдержать слез, вырывающихся из глаз.

Невельский не смотрит на меня, снова поглощенный своими мыслями, но мой всхлип выдергивает его из этого забвения. И он ошарашенно впивается в мое лицо тоже затянутым влажной пеленой взглядом.

– Простите, Варя, я расстроил вас своими откровениями. Должен был все объяснить…

Я киваю, не в силах остановить льющиеся по щекам ручейки, а он продолжает с какой-то обреченностью.

– После этого… все как будто сломалось. Мы продолжали жить, ходить на работу, делать какие-то дела. Как заведенные куклы, ничего при этом не чувствуя. Нас не осталось, тех, какими мы были раньше. От семьи не осталось ничего. Просто два человека в опустевшем доме.

Мужчина вздыхает, кривя губы в каком-то жутком подобии улыбки.

– Говорят, есть специалисты, которые лечат такие состояния. Советуют что-то, находят выход. Чушь все это собачья! Как можно вылечить смерть? Чем искупить вину, если ты все равно уже везде опоздал?

Он не ждет ответа, лишь выплескивает то, что разрывает сердце изнутри.

– А потом в какой-то момент мы решили, что можем попытаться еще раз. Нет, не начать сначала, просто двинуться по еще одному пути… похожему. Снова родить ребенка. Жена даже на какое-то время загорелась этой идеей. Стала почти похожей на себя прежнюю. Но ничего не выходило, а когда мы обратились к врачам, они сказали, что единственный способ – это ЭКО. Вот так и вышло, что я оказался в той клинике. Вернее, мы оказались.