– и считаю, что ему повезло. Его мозг – моя лаборатория, мой депозитарий. Я складываю туда книги по своему выбору, телевизионные шоу, свое мнение об избранных политиках, исторических событиях, соседях, случайных прохожих. Он – моя школа, работающая круглые сутки, моя невольная аудитория, вынужденная переваривать все, что я сочту стоящим. Он везучий малый, очень! И никто меня не остановит. Он мой, и никому меня не остановить, нас не остановить. Попробуйте только остановить нас, сучата! Никто не помешает нам петь, никто не запретит нам издавать звуки пердежа, высовывать в окно руки, чтобы проверить аэродинамические свойства различных поворотов ладони, вытирать содержимое наших носов о сиденья. Никто не запретит попросить Тофа, которому восемь, подержать руль на прямом участке, пока я стягиваю толстовку, потому что неожиданно стало, бля, по-настоящему жарко. Никто не помешает нам бросать жирные обертки из-под вяленого мяса прямо на пол, или уже восемь дней хранить вещи из прачечной в багажнике, потому что нам было не до этого. Никому не помешать Тофу оставить под сиденьем наполовину пустую упаковку апельсинового сока, и картон будет гнить, а сок забродит, и дышать в машине будет невозможно, но несколько недель источник вони будет неясным, так что придется все время держать окна открытыми, пока наконец сок не обнаружится, а Тоф будет зарыт по шею на заднем дворе и вымазан медом – именно так с ним стоило поступить, учитывая его роль во всем этом безобразии. Никто нам не помешает с жалостью взирать на всех жалких обитателей этого мира, не благословленных нашими чарами, не подвергнутых нашим испытаниям, не покрытых шрамами и потому слабых и студенистых. Никто не помешает мне требовать, чтобы Тоф комментировал людей, едущих по соседней полосе.

Я: Посмотри на этого лузера.

ОН: Вот же урод!

Я: А этот.

ОН: О господи!

Я: Доллар, если помашешь этому типу.

ОН: Сколько?

Я: Доллар.

ОН: Мало.

Я: Ладно, пятерку, если покажешь ему фигу.

ОН: Почему фигу?

Я: Потому что он этого заслуживает!

ОН: Ладно.

Я: Почему не показал?

ОН: Просто не смог.

Это нечестно. Матч «Мы против Них (или вас)» – нечестный. Мы опасны. Мы дерзки и бессмертны. Туман клубами поднимается из-под утесов и стелется по шоссе. В тумане появляются голубые разрывы, и сквозь голубизну вдруг вырывается солнце.

Справа от нас океан, а поскольку мы находимся в сотне футов над водой и часто нас ничего от нее не отделяет, кроме дорожного ограждения, небо оказывается не только над, но и под нами. Тофу не нравятся скалы, он не смотрит вниз, но мы едем сквозь небо, облака кучкуются над дорогой, сквозь них поблескивает солнце, а небо и океан внизу. Только отсюда земля кажется круглой, только здесь горизонт закругляется по краям, только тут боковым зрением можно заметить изгиб нашей планеты.

Только здесь ты почти уверен в том, что несешься по большому светящемуся, неуловимо вращающемуся ша- ру, – в Чикаго этого никогда не замечаешь, там все плоское, выпрямленное. А еще, еще мы избраны, мы избраны, понимаете вы это, все это нам дано, все это мы заслужили, все это: голубое небо для нас, солнце заставляет проезжающие машины сверкать, как игрушки, для нас, океан волнуется и бурлит для нас, шумит и шепчет для нас. Мы это заслужили, понимаете; это наше, понимаете? Мы в Калифорнии, живем в Беркли, и небо здесь больше, чем мы когда-либо видели, – оно никогда не кончается, его видно с верхушки каждого второго холма – о, эти холмы! – с каждого поворота на дорогах Беркли и Сан-Франциско… У нас есть дом, сняли его на лето, с видом на весь окружающий мир, он стоит на верхушке холма в Беркли, принадлежит каким-то скандинавам – людям, у которых, по словам Бет, должны быть деньги, потому что место-то завидное, – дом стоит высоко, полно окон, и света, и террас, и нам видно все: слева Окленд, справа Эль Черрито и Ричмонд, на той стороне залива округ Марин, а внизу Беркли с его красными крышами, поросший цветной капустой и водосбором, похожими на только что взорвавшиеся петарды. И все эти люди внизу, людишки; виден тяжеловесный Бэй-Бридж, Ричмонд-Бридж, низкий и прямой, как стрела, Золотые Ворота