– А пирог с орехами кто будет есть? Я для кого пекла, скажите мне, пожалуйста? Для собаки? Отлично. Собака, иди сюда, я сейчас тебе…

Голос мамы… всё-таки, наверное, Юриной мамы… убаюкивал… Она не ругалась, она радостно ворчала. Я слушала… Но не её, а себя.

Кресло. Уютно и хорошо. Часы тикают. Можно просто быть собой. Даже не важно, кто я сейчас – Дым или Вика…

Мне было очень спокойно. Особенно из-за звука часов. Я сперва думала, что часов… Но их не было. Звук шёл от экрана. Шорох? Шёпот.

– Это что там на стене? Экран?

– Это передатчик. Транслирует тепло большого Экрана.

Юра шепчет, а потом берёт меня за руку… Мне кажется, что экран становится чуть ярче. Будто мы его нагреваем своими прикосновениями, и разговорами, и даже мыслями…

Мелочь лёг у моих ног и начал чесаться, звякая жетоном-адресником. Экран засиял, я прикрыла глаза…

– Вика? Викуша, ты спишь?

Я дома. Диван, потолок. Закат на обоях.

Мама пришла с работы.

Я помню, как вернулась из парка и сразу легла спать. В куртке.

Вон на полу кроссовки. Вон Мелочь бегает в ошейнике и с немытыми лапами. Вон на полу листья, жёлтые берёзовые и ещё какие-то узкие, тоже жёлтые, – это из парка. И маленькие красные, как будто кленовые, похожие на звёзды. Из Захолустья.

Это как?

– Вика, ты же дверь входную вообще не закрыла, ты что! Ты как? Хорошо, что никто не вошёл. Господи, да что же с тобой делать-то теперь? Вика? Ты меня слышишь вообще? Вик, это я, мама твоя.

Там мама. И тут мама. Обе настоящие. А где настоящая я?

Когда я сижу дома, как будто ничего не произошло. Днём мама в музее, папа в офисе. Вечером мама на кухне с планшетом, а папа в их спальне, перед экраном… Это обычный плазменный, папа на нём спорт смотрит или играет.

Но меня теперь слово «экран» радует. Я улыбаюсь, как раньше, когда встречала упоминание того… французского певца, артиста? Не помню вообще. И не понимаю, почему мне так нравились его записи. Я же ни одного слова не понимала, я вообще не учила французский… Просто красиво было, и вот это всё. А теперь попробовала послушать – и упс! Никакого счастья. Слова тянутся, тянутся, как сыр на слишком размороженной лазанье. Тёплый, противный, безвкусно бесконечный. С этими песнями вот так. Артист совсем мимо меня.

Мне папа предложил:

– Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер.

Я не хотела. Я даже не посмотрела, правда приезжает или папа напутал. Потом контекстной рекламой принесло. Партер от тридцати пяти тысяч. Папа совсем… Теперь я знаю, сколько стоит папина вина.

Извиняется так? Не понимаю и понимать не хочу. И на концерт не хочу. Только в Захолустье.

Теперь мне спокойнее ждать. Я знаю теперь, что оно на самом деле есть. Я поняла, как это работает. Сперва дежавю начинаются. Понемногу. Вот когда папа про билеты говорил, я знала, что он предложит. Прямо фразу заранее. «Хочешь в декабре в Крокус Сити Холл? Этот твой опять приедет. Любые билеты, хоть в партер».

Мне так важно было, что я это угадала, поэтому я до смысла слов не сразу дошла. Раз предчувствие сработало, значит, скоро опять в Захолустье позовут. Я ходила, улыбалась и искала знаки. И находила.

Предчувствие сработало в тот же день.

Такое дикое сочетание звука и картинки, когда еле успеваешь подумать «ну что за чушь». И потом вспоминаешь, что ты именно эту чушь уже раньше видела, в той же комбинации и именно так про неё и думала. И сразу же знание о том, что произойдёт через секунду.

Вот сейчас случилось именно это.

Я стояла на первом этаже у лифта, смотрела на экранчик, где цифры показывают, на каком этаже сейчас лифт… И вдруг поняла, что сейчас будет… Бредятина какая-то.