И тогда, не дожидаясь дозволения командиров, из окопов выскочили несколько человек и побежали вниз, к мосту и переезду. Некоторые бежали без винтовок.

В группе сержанта Трояновского почти все были переранены. Сам Трояновский, смахивая рукавом кровь со лба, толкал прикладом трофейной винтовки рослого немца с нашивками оберефрейтора. Жёлтый кант на погонах свидетельствовал о его принадлежности к мотоциклетной или, скорее всего, к мотоциклетной разведывательной части.

Оба мотоцикла укатили в деревню, свалив прямо на коляски искромсанные штыками и сапёрными лопатками трупы мотоциклистов, завалили за ближайшим сараем картофельной ботвой. Оружие и снаряжение, в том числе и ранцы, принесли на НП командира роты.

Мотовилов приказал перевязать сапёров и принялся допрашивать пленного обрефрейтора. В какой-то момент ему, дважды побывавшему в окружении и не раз сходившемуся с противником лицом к лицу, казалось, что он вполне сможет поговорить с пленным, задать ему необходимые вопросы и получить внятные ответы. Но когда немец, увидев, Мотовилова и, видимо, поняв, что его привели к офицеру начал что-то говорить ему и требовательно жестикулировать, одновременно указывая на Трояновского, которого перевязывали неподалёку в траншее, ротный поправил портупею, оглянулся на Багирбекова и спросил:

– Вы, случайно, не знаете, как по-немецки выразиться, чтобы этот дрын замолчал?

– Я знаю, как по-немецки «тишина», – краснея, ответил Багирбеков.

– Он этого не поймёт. – И Мотовилов резко повернулся к немцу, который продолжал что-то спрашивать, шагнул к нему и рявкнул: – Молчать! Ты где находишься, в гриву-душу!

Немец действительно замолчал.

– Вот так. Мало тебе сапёры наваляли… – И приказал связному Васильеву, дежурившему возле пулемёта: – Васильев, сходи-ка за Хаустовым. Он человек учёный, по-немецки наверняка понимает.

Хаустов прибыл через минуту. Приложил к каске ладонь.

– Ладно, ладно, некогда, – махнул рукой Мотвилов и указал на пленного: – Допросите его. Кто? Откуда движутся? С какой целью? И в какой силе?

Хаустов взглянул на пленного оберефрейтора, кивнул ему. Тот ответил вопросительным взглядом и отвернулся. Хаустов сгруппировал вопросы ротного в одну фразу и перевёл её. Немец ответил, что не понимает.

– Не понимает? – И Мотовилов толкнул пленного в грудь, развернул лицом к себе и сказал: – Либо вы, Хаустов, знаете немецкий язык так же, как и я, либо немец дураком прикидывается.

– Разрешите угостить его табаком? – И Хаустов вытащил из-за пазухи душистый кисет с солдатской махрой.

Сворачивая самокрутку, Хаустов спросил оберефрейтора, как его зовут. И в том что-то вздрогнуло, может, желание жить, потому что жизнь его оказалась на краю пропасти, и подталкивать её дальше, самому, стало страшно.

– Хорст, – ответил немец. – Хорст Штрассер.

– С вами разговаривает командир стрелковой роты Шестидесятой стрелковой дивизии старший лейтенант Мотовилов. – Диалог вроде налаживался. – Вам необходимо ответить на несколько вопросов, господин Штрассер.

Хаустов предложил немцу самому свернуть самокрутку, но тот взял оторванный листок газеты и вдруг пальцы его задрожали, так что он не смог держать его.

– Ну вот, человеческое проснулось. – И Мотовилов вытащил из кармана широких галифе помятую пачку «Казбека». – Может, пусть моих закурит? Всё же, в гриву-душу его, представитель высшей расы. Вон как пальчики заходили. Как у пианиста.

Но Хаустов ловко скрутил две самокрутки и одну из них, та, что вышла поизящней, протянул немцу. Тот жадно затянулся несколько раз, прокашлялся и через слезу сказал: