Цезарь покачал головой, подзывая к себе раба:

– Как тебя зовут?

– Беллубани, господин. Я из Сирии, – ответил раб, наклоняя голову.

– Учти, Беллубани, я не пью по утрам вина. Ты новичок и поэтому запомни, что в мою чашу нужно наливать только воду. И незаметно для гостей. Когда я захочу вина, я сам скажу об этом.

– Слушаюсь, господин.

– Вот ей можешь налить, – разрешил Цезарь, показывая на дочь, – только разбавь его водой. А мне налей того медового напитка из большого кувшина.

Медовый напиток,[16] столь любимый римлянами, готовился из сока и меда.

В триклиний вошла молодая рабыня в греческом платье, неся заправленных орехами голубей. Юлия внимательно посмотрела на нее.

– Какая красавица, – тихо прошептала она, – откуда это чудо у тебя?

– Прислала Эвноя, царица Мавритании, – ответил равнодушно Цезарь. – Она действительно очень красива, но пока не знает нашего языка. Кстати, не думай, что это такой роскошный подарок, – ворчливо заметил он, – я послал мужу Эвнои, царю Богуду,[17] десять рабынь с известью на ногах.[18] А получил взамен только трех.

– Если они все такие, то стоят десятерых, – восхищенно заметила дочь, вглядываясь в рабыню.

– Если она тебе так нравится, можешь забрать ее, – милостиво разрешил Цезарь, – кстати, научишь ее греческому и латинскому.

Дочь улыбнулась:

– Ты, как всегда, невероятно щедр. Ты не меняешься, Цезарь. Про твою щедрость рассказывают легенды в Риме.

– Что-то обо мне стали много говорить, Юлия, ты не находишь?

– Не больше, чем об этом скандалисте Катилине.[19]

Цезарь, протянувший руку к чаше с водой, замер, повернув голову к Юлии.

– А что говорят о Катилине?

– Разное. Старики его ругают, а молодежь, кажется, поддерживает. Но не все. Многие говорят, что ему нельзя доверять. – Дочь увлеченно мазала на хлеб масло.

– А как считает Эмилий, твой избранник? Его отец – Децим Юний Силан выдвинут для избрания консулом на будущий год. Что думают в их семье?

– Эмилий говорит, что отец считает Катилину авантюристом.

– Так и сказал? – Цезарь испытующе посмотрел на дочь.

– Да, и добавил, что отец удивляется мягкости Цицерона, не решающегося покончить с мятежным сбродом Катилины.

Цезарь задумался. Значит, оптиматы настроены решительно против Катилины. Нужно ли поддерживать его в такой ситуации? Не лучше ли посмотреть, чем все это кончится. Он не заметил, как из триклиния тихо вышли рабыни. Дочь прервала его молчание:

– Почему ты не ешь?

– Я думаю. – Цезарь почесал мизинцем левой руки голову. – Сейчас вдруг я вспомнил, что ты часто бываешь в доме Сервилии. А тебе не нравится ее сын? Он ведь старше тебя всего на два года. И очень умен, по-моему.

– Даже слишком, – презрительно сказала дочь, – он так умен и добродетелен, что ничего не замечает вокруг. Как греческий бог – пустая статуя, увлеченная своим совершенством.

– Ты знаешь, – осторожно заметил отец, – я не верю в предсказания наших жрецов, хотя сам являюсь верховным жрецом. Но наши прорицатели в один голос утверждают, что имена Цезаря и Брута[20] будут стоять рядом.

– А они и так уже стоят рядом, – снова насмешливо заметила дочь. – Весь город считает, что Брут – твой сын. Ты его любишь, по-моему, даже больше меня.

– Я люблю его мать, – честно заметил Цезарь, – и поэтому хорошо отношусь к ее сыну.

– Конечно, – Юлия рассмеялась, макая хлеб в мед, – ты даже не представляешь, как Сервилия просила передать, что будет тебя ждать. Надо было видеть ее лицо.

– Я представляю, – Цезарь устремил на Юлию свои проницательные глаза, – а ты с большим удовольствием передаешь мне ее слова, зная, что я пойду туда и испорчу настроение Помпее.