– Римские законы допускают такой процесс до того дня, пока выдвинутый не будет избран и не приступит к исполнению своих обязанностей. Только тогда, в течение всего срока полномочий, их нельзя привлекать к суду, – напомнил Аттик Помпоний.

– А вы разве не догадываетесь, кому выгодно осуждение Мурены? – спросил Варрон.

– Конечно, догадываемся, – жестко сказал Цицерон, – в случае его осуждения и признания виновным в подкупе избирателей останутся только два кандидата – Сергий Катилина и Децим Силан, но я надеюсь, что великие боги не допустят этого. Римляне должны понимать, что несет им этот распутник и скандалист. Сенат и народ римский не должны допускать его избрания. Прежде всего сенат, – воодушевляясь собственной речью, консул поднял руку, – кто, как не мы, должны отстаивать честь и достоинство наших граждан, незыблемость наших учреждений, нашу свободу и порядок, наши Законы XII Таблиц.

Стоявший позади него молодой сенатор внезапно холодно сказал:

– После правления Мария и особенно Суллы от них мало что осталось.

Цицерон стремительно обернулся.

– Действительно, права римлян были несколько ущемлены в связи с Гражданской войной и возникшими смутами, но, хвала богам, мы сумели пресечь беспорядки и восстановить наши права в полном объеме.

Кивнув головой в знак согласия, Аттик Помпоний сказал:

– Но если Мурену осудят, а затем изберут Силана и Катилину, нужно будет идти им на уступки. Катилина встанет во главе голодной и готовой на все римской черни.

– Никогда, – гордо поднял голову молодой сенатор, – никогда. Я гражданин Рима и никогда не склоню голову перед вольноотпущенниками, бывшими рабами, гладиаторами, развратниками, пьяницами.

– Я тоже гражданин Рима, – заметил Терренций Варрон, – и именно поэтому я научился уступать.

– И благодаря этому мы выжили, – тихо добавил Аттик Помпоний. – И при Марии, и при Сулле.

И хотя эти слова были произнесены очень тихо, их услышали все. Наступило неловкое молчание.

Консул примирительно поднял руку.

– Мудрость нужна и сильнейшим.

Молодой сенатор попытался возразить, но, заметив предостерегающий жест Цицерона, смолчал.

– Я давно хотел поговорить с тобой, Катон,[44] – тихо сказал консул, – давай войдем в курию.

Сенатор кивнул головой, пропуская вперед консула. Окружавшие их люди из уважения к высшему должностному лицу Рима остались стоять внизу, у самой лестницы, молча наблюдая, как Цицерон и Катон медленно поднимаются обратно в сенат. Ликторы с фасциями, обязанные также идти впереди консула, остались внизу.

В помещении было прохладно, несмотря на полуденный зной. Цицерон и Катон пересекли зал, проходя на теневую сторону, где почти никого не было.

– У тебя есть известия из армии Помпея? – спросил Цицерон, удобно устраиваясь на одной из сенатских скамей.

Катон сел рядом.

– Я слышал, что Помпей в Дамаске.

– Знаю, но он собирается вернуться.

– Со своей армией? – живо переспросил Катон.

– Конечно. И многие сенаторы уже сейчас стараются заслужить милость великого полководца. Им кажется, что он должен заменить Суллу, – осторожно заметил Цицерон.

Глаза молодого сенатора вспыхнули.

– Да не допустят этого великие боги, покровители римлян, – нервно произнес Катон, хрустнув костяшками пальцев, сжатых в кулак, – и хотя в последнее время мы стали слишком безнравственными, готовы покоряться любому диктатору, я не очень верю в это.

– Почему? – искренне удивился консул.

– Помпей всегда придерживался наших законов, ему чужды насилие и противозаконные акты.

– Ты считаешь, что он распустит свою армию по возвращении в Рим и как примерный гражданин будет ждать решения сената за чертой помария? – улыбнулся Цицерон.