Лукерья Парамоновна была постельницей царевны: ей вменялось дежурить в опочивальне Софьи Алексеевны, подправлять подушку, подтягивать простынку, чтобы не сбивалась в складки, а уж если ноженька государыни выглядывала из под одеяла, так ее непременно следовало укрыть. Но чаще всего обязанность боярыни заключалась в том, чтобы поднести царевне прохладного кваску да убрать поутру переполненный горшок.

Нахмурив брови, Софья Алексеевна хотела уже было отругать ближнюю боярыню, но, натолкнувшись на заискивающий взгляд, только ворчливо буркнула:

– Где же тебя носит-то?

– В горле что-то запершило, матушка, – охотно отозвалась боярыня. – Ковшик наливки клюквенной испила. Кажись, прошло. – Восторженно всплеснув руками, беззастенчиво польстила: – Какая же ты красивая, Софья Алексеевна! Век живу, а вот такой красы сроду не видывала!

За что держала царевна подле себя нерадивую боярыню, так это за откровенную лесть. Как тут не поверить сладкоголосой! Иной раз глянешь на себя в зеркало и невольно подумается: а может, не столь дурна, как самой видится.

Но сей раз боярыня перестаралась; и в ее визгливом голосе прозвучали откровенно фальшивые интонации. Но гневиться Софье спозаранку не хотелось.

– Дуреха ты, Парамоновна, – примирительно произнесла царевна. – Какая же из меня краса, ежели на правой щеке прыщ выскочил. Глянька-ка!

Лукерья Парамоновна подалась вперед. Подслеповато прищурившись, посмотрела на лицо Софьи:

– Не видно, государыня.

– Да ты совсем слепая стала! О, как раздуть может! – надула Софья Алексеевна и без того толстые щеки.

– Да к тебе, государыня, никакая зараза не пристает, – поспешила убедить ближняя боярыня. – Уж как мы молимся за твое здравие!

– Хватит тебе разливаться! – прервала хвалебную речь государыня. – Давай пойдем в мыленку, авось, хворь и отступит.

– Как не пройти, Софья Алексеевна? У такой красавицы все пройдет! А я еще и на восковую фигурку для верности поплюю. Все как рукой снимет.

– Да куда же это бедовая боярышня-то подевалась? – посетовала царевна. – Я ведь ее за кафтаном отправила!

– Во дворе он висит, матушка, – влетела в комнату запыхавшаяся Пелагея. – Меховой воротник молью побило. Вот как перешью, государыня, так сразу и принесу.

Софья Алексеевна нахмурилась. День не задавался: мало того, что половину ночи промаялась от бессонницы, так под утро едва не скатилась с кровати, и, не окажись рядом верной боярыни, так и ходила бы сейчас с разбитым ликом.

– Пойдем в мыленку. Не забудь настой боярышника прихватить, – напомнила государыня, – дух дурной перебивает.

– Дворовые девки уже с утра растопили печь, холодной воды натаскали.

– А нечисть разогнали?

– А то как же! – почти обиделась боярыня. – Духовник твой приходил, матушка, с утра мыленку благовонным ладаном окурил.

Откушав пирогов с маком, Софья Алексеевна в сопровождении боярынь направилась в мыленку. Поспешая впереди государыни, Лукерья Парамоновна распахнула дверь. В нос ударил запах настоявшегося многотравья. Вдохнула царевна в себя сладковатый дух, а потом изрекла, перевалившись через низкий порожек:

– Покрепче махорки будет. До самого пуза пробрало. Ну чего, девки, окостенели?! – прикрикнула она на челядь. – Помогите государыне сорочку снять.

Подле раскаленной печи стояла стоведерная бочка для мытья, до самого верха наполненная теплой водой, а к ней для пущего удобства была приставлена скамеечка. На поверхности крохотными корабликами колыхались лепестки ромашки.

Вспорхнули девки веселой потревоженной стайкой, окружили государыню, щебеча что-то веселое, и разом потянули рубаху, едва не обрывая рукава.