Там всегда такой свет из окна – в нем плавает пыль и нитки паутины.

Еще есть поразительная вещь – чьи-то рассохшиеся некрашеные лыжи, похоже, охотничьи. Между остриями лыж деревянная распорка. Наверное, носы у них плашмя, не как у наших – кверху. Куском твердой кожи прикручены лыжи к балке.

Под лыжами – башмаки. Стоптанные! С крюками для шнурков. По таким ботинкам я могу вообразить всего их хозяина. Тем более, тут много других вещей, наверное, тоже его: алюминиевая кружка, вязаный шлем, пальто – ватное, неподъемное, брезентовая котомка…

Так и кажется, у нас в школе была последняя стоянка какого-то путешественника.

Внезапно снизу послышалось очень подозрительное буханье.

Я говорю:

– Нунка! Люк!

А она:

– Молчи, а то застукают!

Я говорю:

– Ладно, застукают! Лишь бы не заколотили!

– A-а! Лишь бы не песочили!

Так и препирались, пока стук не стих. Кинулись тогда к люку. А он не открывается.

«Дз-зз-зыннь!» – зазвенел звонок на шестой урок. Шестой – геометрия. По геометрии – Зоя Николаевна, наш классный руководитель.

Я говорю:

– Каюк!

А Нунка:

– По пожарке слезем.

Это с крыши, с шестого этажа.

– А портфели? – спрашиваю.

– К себе привяжем, – отвечает Нунка.

Чем, спрашивается, привяжем? Веревок-то нет! Одна куча пакли.

А Нунка:

– Давай, – говорит, – из пакли веревку крутить!

Вся в своего дедушку Манаса. Он в Схоторашене – кузнец, пчеловод и изобретатель. Это Нункин дедушка, Манас, изобрел, что сбивать масло надо в стиральной машине! Раз – и готово. Не то что руками, в каких-то там кувшинах.

В Схоторашене все говорят: «Этот человек – гений, такое придумал».

Стали мы из пакли веревку крутить. Всю геометрию прокрутили. И после уроков неизвестно сколько! Канат получился – хоть привязывай пароход. Так что на спуск мы решили идти в связке.

Сквозь чердачное окно выползаем на крышу. На краю карниза ворона с хлебом в клюве. Не трусит на высоте.

Крыши кругом, крыши! С башенками, антеннами, плоские, ребристые, углом и с фонарями! Громоподобными шагами двигаем к карнизу. – Крра! – сиганула с крыши ворона.

Нунка – первая – встает на решетку пожарной лестницы.

– Загогулина! – говорю я шепотом. – Загогулина, загогулина!..

– Чего «загогулина»? – спрашивает Нунка.

– А ничего! – говорю я. Не сознаюсь, что для укрепления духа.

«Загогулина» – это мое любимое слово. И отличное название для всего, от чего у меня дух захватывает!.. Здорово помогает!

Грусть-тоска?! А ты себе: «Загогулина!»

И от радости хорошо. Чтоб не лопнуть.

– Пошел, – предупреждает Нунка и начинает спуск.

Со мной – ужас что творится.

Но я отклеиваюсь от стартовой площадки. Потому что нельзя в одно и то же время дружить с Нункой и, как говорит папа, праздновать труса.

И что мне его праздновать, если я знаю: со мной никогда ничего плохого – по-настоящему плохого – случиться не может!

Этим объясняется и то, почему я никого не боюсь из людей.

Даже поздно вечером и пьяных на улице.

Меня не обидят, это точно!

Только мне хотелось бы, чтобы так, как со мной, было со всеми, кого я люблю.

Пятый этаж…

Четвертый…

– Шишкина! – победоносно кричит Нунка. – Говорила – слезем, а ты: «Каюк! Каюк!..»

И вдруг – как затормозит!

Я ей чуть на голову не наступила. Оказывается, лестница шла только до второго этажа. И снизу метра на полтора законопачена досками.

– Кругом заколотили! – недовольно сказала Нунка. – Давай задний ход!

Конец туда и обратно вышел порядочный. Я даже проголодалась.

А кто его знает, сколько нам здесь торчать? Так что единственный уцелевший пончик с Нункой решили тянуть до последнего.

Насчет пресной воды беспокоиться нечего. Осень. Зарядят дожди. Зимой снег топить можно.