Я смотрела в глаза своей соседки и не могла понять, о чём она говорит, потому что не представляла, как зона может быть хорошей. Она говорила, что если я попаду на хорошую зону, то за соответствующую мзду смогу встречаться со своим мужем на трёхдневных свиданиях. Я не могла представить Мишку, приехавшего ко мне на зону. У меня не было сил для того, чтобы его увидеть, и уж тем более для того, чтобы что-то ему объяснить. Видя мою болезненную реакцию, моя соседка пыталась меня успокаивать дальше и сказала, что если у меня есть дети, то за всё ту же мзду на зону можно провести даже ребёнка… Услышав последнюю фразу, я почувствовала себя ещё хуже и, не сдержавшись, заплакала. Господи, лучше не жить, чтобы мой маленький сын увидел, где его мать, и начал меня стыдиться.

– Я не хочу жить, – как можно тише прошептала я своей соседке и тихонько всхлипнула.

– Мы все поначалу не хотим, только потом это проходит. Даже не думай. Тут для этого нет никаких средств, и даже если найдёшь, то попадёшь в лазарет и нарвёшься на крупные неприятности.

Не успела я договорить со своей соседкой, как в окошко, называемое на местном жаргоне кормушкой, заглянул вертухай и, выкрикнув мою фамилию, сказал собираться с вещами на выход.

– Куда это меня?

– По тюрьме все гуляют. Администрация часто так делает, чтобы жизнь мёдом не казалась. Все через это проходят. Пойди, поменяй обстановочку. Может, тебе там больше понравится.

– Да как тут вообще может нравиться? – опешила я.

– Мало ли. Может, там поспокойнее будет и ночами реветь перестанешь.

Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и меня позвали на выход. Сухо попрощавшись, я взяла свой баул и пошла в сторону выхода.

– Ты, как в новую хату въедешь, не забудь мне малявку чиркануть. Дороги сейчас отменно работают, – крикнула мне вдогонку моя соседка.

– Что работает?

– Верёвки, по которым записки тянут.

Как только я пошла следом за вертухаем по длинному коридору, я не удержалась и тихо спросила:

– Куда меня ведут?

– Тебе кумовья всё объяснят, – жёстко отрезала та. – Иди, не положено разговаривать.

Через пару минут я оказалась в кабинете следователя, который, к моему большому удивлению, сообщил мне, что с меня сняты все обвинения. Мне принесли все мои документы и вещи из камеры хранения. Подписав какой-то листок, следователь тут же протянул его мне, заставил меня поставить на нём свою подпись и позвал коридорного вертухая.

– Всё. Свободна. У входа тебя люди ждут.

– Простите. Что вы сказали?

– Я же сказал, что с тебя сняты все обвинения. Иди, твои люди тебе всё объяснят.

– Какие люди? – я посмотрела на следователя и ощутила, как меня затрясло.

– Она ещё посидеть хочет, – вертухай слегка подтолкнула меня вперёд.

Я не очень понимала, что происходит, и не до конца осознала, что в моей жизни больше не будет переполненных камер с отсутствием вентиляции и большой влажностью, не будет клопов, вшей и тараканов, не будет женщин с распространёнными тюремными болезнями – чесоткой и фурункулёзом. В камере я редко двигалась, хотя другие женщины говорили о том, что нужно больше ходить, когда человек перестаёт двигаться, начинают выскакивать фурункулы на ногах, а затем – гнить ноги. Я не представляла, как там можно ходить, проход был очень маленький и двигаться было негде.

Я шла по коридору, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, и вспоминала тот момент, когда я в первый раз почувствовала, что чешусь. Я думала, что у меня в одежде появились какие-то паразиты, но это оказался кожный дерматит, который начался у меня от нервов.