Андрей Андреевич Громыко на склоне лет писал в своей книге:

«Я иду за Хрущевым, а в голове одна мысль: «Чистый выпендреж!» Хрущев теряет контроль над собой, что для государственного деятеля недопустимо».

Но тогда министр иностранных дел не посмел возразить первому секретарю ЦК.

«Когда отпадает нужда в обаянии и подтрунивании, – писал о Хрущеве в 1961 году знаменитый американский писатель лауреат Нобелевской премии Сол Беллоу, – он предстает жестким, своевольным и трудным человеком. На переговорах с хорошо информированными людьми, пытающимися оказывать на него давление, он становится груб и агрессивен – привычка к власти лишила его всякой гибкости. Он, похоже, не умеет играть ни по каким правилам, кроме своих собственных…

Фактическое признание своей оплошности для него – вещь немыслимая. Он живет с железной необходимостью никогда не ошибаться. Людей, которые ошиблись, он, возможно, ярче всего помнит лежащими в гробу. Для него черта между невозможным и возможным проведена кровью, и иностранцы, которые этой крови не видят, должно быть, кажутся ему большими чудаками».

Обсудить (и, может быть, решить) берлинскую проблему в Париже не удалось. И Хрущев продолжал требовать от западных держав: отмените оккупационный режим и выведите войска. Западные державы отказывались уходить из Берлина.

Когда в Вашингтоне Джон Кеннеди сменил Эйзенхауэра, Хрущев решил, что пора действовать. Новый американский президент произвел впечатление человека неопытного и нерешительного. Но все-таки Никита Сергеевич хотел посмотреть на Кеннеди и увериться в том, что новый президент не пустит в ход армию.

Поздравляя Кеннеди с избранием, Хрущев писал ему: «Мы… готовы развивать самые дружественные отношения между советским и американским народами, между правительствами СССР и США. Мы убеждены, что нет таких препятствий, которые нельзя было бы преодолеть на пути к сохранению и упрочению мира»

Вступая в должность, Кеннеди ответил:

«Начнем же все заново, и пусть обе стороны помнят, что вежливость – не признак слабости, а искренность всегда должна подтверждаться делами. Давайте вести переговоры не из страха, но и не страшиться переговоров».

Хрущев стал намекать на желательность встречи. Он действовал через Аверелла Гарримана, через советское посольство, использовал разведывательные каналы, которые вели к брату президента Роберту Кеннеди, назначенному министром юстиции.

22 февраля 1961 года Джон Кеннеди написал Хрущеву, выразив надежду, что они встретятся в ближайшем будущем. Кеннеди велел американскому послу в Москве Ллевелину Томпсону предложить Хрущеву встречу в каком-нибудь нейтральном европейском городе. 1 апреля Хрущев назвал Томпсону два города – Стокгольм и Вену. Кеннеди выбрал Вену.

Переговоры начались 3 июля 1961 в резиденции американского посла в Вене. Хрущев говорил горячо и темпераментно. Он пытался надавить на молодого президента. У Никиты Сергеевича за спиной был триумфальный полет Юрия Гагарина, а американские астронавты еще ждали на земле, когда будет готова их ракета. Хрущев считал, что его позиция дает ему преимущество.

Никита Сергеевич, видя перед собой молодого президента, начал разговор шуткой:

– Меня тоже в свое время принимали за очень молодого человека, и я еще обижался, что меня считают таким молодым. А теперь я бы с удовольствием поменялся с вами возрастом или поделился бы излишками возраста.

Президент Кеннеди шутки не принял. Он заговорил о главной теме, которая его тревожила, – о наступлении мирового коммунизма, который теперь еще обладает ракетно-ядерным оружием. Кеннеди, обращаясь к Хрущеву, сказал: