– И ты, – заключил он, – как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. Мой брат Николай Михайлович переговорит с тобой обо всем на месте. Соберите семейный совет с нами и с тремя Владимировичами (сыновья покойного великого князя Владимира). Время не ждет. Начнется заварушка, и все полетит в тартарары.

Разговор с великим князем Александром длился на самом деле гораздо дольше и донельзя взволновал нас. Да, опасность близилась семимильными шагами. Мы и сами давно это знали, хоть и не смели в том признаться. Но признаки близкой катастрофы были налицо. Война множила горе и недовольство. Смерть разбивала сердца и рушила семьи. Цены росли не по дням, а по часам. Армия была обескровлена: лучшие воинские части, отборные и преданные царю, погибли в 1914-м в Восточной Пруссии, в 1915-м – в Карпатах и в 1916-м – в Волыни, а в новых войсках сеяли революционную заразу кадеты. Господа Милюков, Керенский и Гучков со товарищи только и делали, что расшатывали основы империи. Гучков сказал: “Черт с ней, с победой, лишь бы скинуть царя!” И то, что Распутин якобы верховодит при дворе, было господчикам этим как нельзя на руку. Какие только гадости не говорили, какие небылицы не плели про Государыню! А она, бедная, ничему не хотела верить! Распутин так и остался в ее глазах святым, страстотерпцем, оклеветанным и гонимым, как первые христиане-мученики»[132].

Великий князь Павел Александрович вместе с супругой 16 ноября выехали из Киева в Царскую Ставку (Могилев). Далее княгиня О.В. Палей делилась воспоминаниями:

«Пока мы были в Могилеве, великий князь Дмитрий, неся службу при императоре, чуть не всякий день обедал у нас и ужинал. Вечно в курсе всех военных и штабных дел, вообще большой умница, схватывал на лету, умел наблюдать, видеть суть и делать выводы. В свои двадцать пять не мальчик, но муж. Он тоже предвидел российскую катастрофу и не раз говорил о том и с Государем, и с отцом. Помню, однажды в Могилеве, когда мы пили чай, он вздохнул:

– Ох, мамочка, если бы вы знали, что будет!

Я не знала, что именно будет, и спросила, но ответа не получила. А спустя три недели узнали сами. <…>

Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый Государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с Государем от имени всех. Но я видела, как Павлу не по себе. Он прекрасно понимал, что дело это тяжкое и неблагодарное, а надежды убедить Государя – ни малейшей. И все-таки 3 декабря, как только Царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем.

Я ждала с замиранием сердца два долгих часа. Наконец, к семи вечера муж появился, бледный, разбитый, потный.

– На мне сухого места нет, – признался он, – а после всего еще и голос пропал.

В самом деле, говорил Павел шепотом. Мне, конечно, не терпелось выспросить, как и что, но я умолила его отложить рассказ и пойти отдохнуть. Всем семейством, с девочками и гувернанткой, сели за стол, ужинали. И только потом великий князь дал отчет нам, мне и Володе, обо всем, что было говорено с Государем.

Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать венценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики все громче и ругань все злей. Упомянул о неудовольствии народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец, великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами и убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить Государя дать стране конституцию, “пока не поздно”! Вот, мол, случай доказать, что Государь живет душа в душу с народом.