– А что тут особенного? – удивилась Ник, широко раскрыв глаза. – Все знают, что такие люди есть. Хотя, по мне, так это все равно подлость. Бедная старушка Фредди оказалась тогда в аховом положении, она прямо не знала, куда приткнуться…

– Да, неприятно. А ваш другой друг, мадемуазель? Капитан Челленджер?

– Джордж? Его я знаю всю жизнь – ну, последние пять лет по крайней мере. Отличный парень, наш Джордж.

– И хочет, чтобы вы вышли за него замуж, а?

– Да, иногда. За полночь или после второго бокала портвейна.

– Но вы тверды, как кремень.

– Что толку нам с Джорджем жениться? У нас на двоих и стручка бобового нет. К тому же с ним можно умереть от скуки. От него только и слышишь: «надо играть за своих» да «старая добрая школа». А самому уже сорок.

Это замечание заставило меня слегка моргнуть.

– То есть он уже одной ногой в могиле, – сказал Пуаро. – О! Не обращайте на меня внимания, мадемуазель. Я старый дедушка, я никто. Расскажите мне лучше о несчастных случаях. Начнем с картины…

– Ее опять повесили – на новый шнур. Можете посмотреть, если хотите.

Она встала и вышла из комнаты, мы – за нею. В ее спальне прямо над изголовьем висела написанная маслом картина в массивной раме.

– С вашего позволения, мадемуазель, – пробормотал Пуаро, снял туфли и взобрался на кровать. Внимательно изучив и шнур, и картину, он осторожно потянул ее на себя за край рамы, затем, скорчив гримасу, спустился.

– Да, если такая штука упадет кому-то на голову, ничего хорошего не будет… А раньше картина тоже висела на куске электрического провода?

– Да, только потоньше. Теперь я выбрала самый толстый.

– Это вполне понятно. А вы осматривали место разрыва – края были потерты?

– Наверное, да – но вообще-то я не обратила внимания. А зачем?

– Вот именно, зачем… Тем не менее мне бы очень хотелось на него взглянуть. Он еще в доме?

– Был на картине. Но человек, который вешал ее в последний раз, наверное, его выбросил.

– Жаль. Мне бы хотелось его увидеть.

– То есть вы не считаете, что это была случайность? А что тогда?

– Может быть, и случайность. Я ничего не утверждаю. Но вот история с тормозами – определенно не случайность. И камень, скатившийся по склону, тоже… кстати, мне бы хотелось осмотреть место, где это было.

Ник вывела нас в сад, к краю утеса. Внизу под нами сверкало и искрилось море. К нему сверху вела дикая тропа. Ник спустилась по ней туда, где все произошло, и Пуаро задумчиво кивнул. Потом он спросил:

– Сколько путей ведут в ваш сад, мадемуазель?

– Есть главные ворота – у сторожки. Вход для торговцев – калитка в стене примерно посередине дороги. Еще одна калитка – на этой стороне, недалеко от обрыва. Из нее попадаешь прямо на тропу, которая ведет от пляжа к отелю. А еще можно пройти через дыру в заборе, как я и сделала сегодня утром. Дорога через сады отеля – самый прямой путь в город.

– А ваш садовник – где он чаще всего работает?

– Ну, он обычно толчется где-нибудь на огороде или сидит в сарае для инструментов и делает вид, будто точит ножницы.

– То есть на той стороне дома? Значит, если бы кто-нибудь пришел сюда и столкнул с обрыва камень, то его никто не увидел бы?

Ник еле заметно вздрогнула.

– Вы… вы правда думаете, что так оно и было? – спросила она. – Мне как-то не верится. Напрасная трата времени.

Пуаро снова вытащил из кармана пулю и поглядел на нее.

– Видимо, не напрасная, мадемуазель, – сказал он тихо.

– Это наверняка какой-то псих.

– Возможно… Интересная тема для послеобеденной беседы – верно ли, что все преступники ненормальны? Допускаю, что в развитии их серых клеточек присутствуют отклонения. Но об этом пусть думают доктора. У меня другая работа. Я должен думать не о тех, кто виноват, а о тех, кто ни в чем не повинен, не о преступнике, а о жертве. И сейчас меня беспокоите вы, мадемуазель, а не тот неизвестный, что покушается на вас. Вы молоды и красивы, для вас светит солнце и вертится земля, вас ждут впереди жизнь и любовь. Вот о чем я сейчас думаю, мадемуазель. Скажите, ваши друзья – миссис Райс и мистер Лазарус – как долго они были здесь?