Ко мне вдруг пришло ясное осознание неслучайности данной ситуации. Слова подполковника Саенкова совместились с его же словами, сказанными другому экипажу вертолета. И повторение ситуации никак не может быть случайностью. Нас с Аграриевым просто пытаются уничтожить. И даже не пожалели при этом подполковника Сокурова. Что с двигателем, пилот вертолета понять не мог. Здесь, я думаю, поработали специалисты. В принципе моего знания автомобильного двигателя хватало для того, чтобы предположить аналогию с двигателем вертолетным. К примеру, там, в вертолете, тоже должна быть дроссельная заслонка. Если на зажиме тросика, который двигает эту заслонку, с болта просто снять гайку вместе с шайбой, вибрация выбросит болтик из гнезда, и тросик будет свободно болтаться, не выполняя свою функцию. Автомобиль не поедет. Что-то подобное легко было выполнить, как я подумал, и в вертолетном двигателе. Только здесь вибрация на порядок сильнее, что неудивительно при высокой мощности летающих машин, а крепления обычно бывают облегчены. Следует только знать, что и в каком месте следует ослабить, и дело будет сделано. Для этого не надо иметь семь пядей во лбу, если даже я сразу предположил вариант подготовки аварии в полете, то что же говорить о специалисте, который сразу пятьдесят вариантов назовет. А специалистов в ФСБ хватает на все случаи!

При этом я отчетливо понимал, что убить пытались именно меня, вероятно, как виновника срыва операции ФСБ. И не пожалели при этом ни старшего лейтенанта Аграриева, ни подполковника Сокурова. Они просто должны были умереть вместе со мной, попутно и не вызывая подозрений. При попытке прямого убийства я мог оказать серьезное сопротивление, а это могло вызвать скандал. Теперь меня интересовал только один вопрос: полковник Самокатова была заодно со своим родственником подполковником Саенковым или нет? Ответ на этот вопрос мог подсказать мне, стоит ли доверяться Алевтине Борисовне. С одной стороны, полковник в состоянии обеспечить мощное прикрытие, если в этом появится необходимость. Кроме «Сектора «Эль» никто, пожалуй, не сможет у нас в стране прикрыть от ФСБ. Разве что еще ГРУ с соизволения центрального аппарата. Причем прикрытие может быть любого уровня, от смены всех данных до отправки на службу куда-нибудь далеко-далеко, вплоть до чужой страны. А вот если полковник с Саенковым заодно, то я даже не представляю, как мне поступить. В любом случае опускать руки и ждать, когда кто-то поднимет на меня оружие и нажмет на спусковой крючок, – это совсем не в моем стиле.

Вообще я многократно убеждался, что самые верные, часто неожиданные мысли и откровения приходят всегда не вовремя. То есть тогда, когда думать о чем-то постороннем, даже если это постороннее – твоя жизнь, никак нельзя, просто некогда думать о постороннем. Возможно, этому есть какое-то эзотерическое объяснение. Может, какой-нибудь особый центр в сознании открывается именно в момент наибольшей опасности.

Короче говоря, думать об этом было некогда, а не думать – никак нельзя. Если думать о том, что авария вертолета умышленно подстроена, чтобы меня убрать, то человек, который распорядился подстроить аварию, своей цели добьется. Когда мысли мечутся, невозможно сконцентрироваться на необходимых действиях. И я силой воли отбросил от себя то, что мешало спасению. И моему собственному спасению, и спасению старшего лейтенанта Аграриева, и подполковника Сокурова, если, конечно, его возможно спасти, то есть если он доживет до момента встречи с врачами-кардиологами. Однако передать подполковника врачам-специалистам в воздухе было невозможно хотя бы потому, что они летать не умеют как ангелы и вообще чаще всего даже по характеру совсем не ангелы. А чтобы передать, мне требовалось приземлиться. И я нашел новое место для приземления. Рядом с дорогой. Площадка там была с небольшим уклоном: я мог зацепиться хвостом за поверхность. Но приходилось рисковать. Пусть и хвост отломится – это не так страшно. ФСБ найдет средства для покрытия издержек. Но человека можно будет спасти.