Вдруг тетушка вскрикнула и остановилась.

– Ай! Не пойду дальше! Не пойду! Опять ослы! Je n'en puis plus![53]

Мы с Жоржем успокоили ее как могли и подошли к картине.

Представь себе, chère Loulou, какой обман зрения: то, что мы издали приняли за ослов, оказался просто мужик на четвереньках, и нарисовал его Касаткин; а на другой картине – русский витязь Лебедева, тоже на четвереньках!..

Кузен Жорж думает, что это что-то политическое и аллегорическое… русский регресс… все пятится раком. Все равно – c'est inouї! C'est ignoble![54]

Само собой разумеется, что пять минут спустя нас уже не было на выставке.

Tante Мари молчала. Я тоже была подавлена.

Проезжая мимо Соловьева[55], тетушка велела извозчику остановиться.

– Справлюсь, нет ли огурчиков, – сказала она смущенно…

Облагородила – sapristi![56] – себе душу на акварельной выставке!

Целую тебя, chérie. Твоя разочарованная.

Chère Loulou!

Мы были на балу художников. Если бы ты знала, сколько предварительной пытки пришлось мне вынести. Tante Мари непременно хотела костюмироваться. Непременно! Она измучила нас всех, спрашивая советов и заставляя выслушивать свои планы. Когда мое воображение и терпение иссякли, тетушка позвала портниху. Несчастная девушка ходила к нам целую неделю, а три последние ночи даже переночевала у нас, так как тетушка уверяет, что у нее по ночам лучше играет воображение.

Но чем дальше, тем советы портнихи становились хуже.

Миленький костюмчик «Амур и Психея», говорила она. Коротенькая юбочка и стрела в руке.

Лицо тетушки багровеет.

– Милая моя! Я вас пригласила не для издевательств!

Портниха плачет.

– Chère tante! Не волнуйтесь, – успокаивает тетушку cousin Жорж. – Костюмов масса, нужно только вспомнить.

Вот недавно один мой приятель нарядил жену сахарной головой. Гениально придумано! Обернул ее всю синей бумагой, на глаза надвинул белый колпак – точно сахар! Он за ее спиной с двумя актрисами поужинал, а она и не заметила!

Наконец костюм был выбран, и если бы Жорж своей ветреностью не испортил дело – все было бы хорошо. Тетушка нарядилась турчанкой, а он взял да и брякнул (passez moi le mot[58]):

– Какой у вас бравый вид, тетенька, вы в этих шароварах, тетенька, похожи на запорожца!

Все пропало! Тетушка надулась, и мы с трудом уговорили ее отправиться в бальном туалете.

Я ехала вместе с Жоржем. Настроение на улице самое праздничное, масленичное. Звенят бубенчики веек[59], бранятся извозчики, свистят городовые… Charmant! Жорж даже вдохновился и начал сочинять премиленький экспромт:

Но дальше он сочинить не успел, потому что от нашего дома до Дворянского собрания всего каких-нибудь три четверти часа езды.

Приехали. Подвигаемся по убранной цветами лестнице, входим в зал. Публики много, но костюмов мало, и то все какие-то загадочные.

Тетушка, в воображении которой уже перебывало столько костюмов, берет на себя объяснять вам.

– Chère tante, – спрашиваю я, указывая на господина в белом коленкоре. – Что это, индус или… просто не успел одеться?

– Гм… гм… – отвечает тетушка.

А вот еще костюм: барышня как барышня, только на голове кусочек кисеи. Мы долго недоумеваем.

– Костюм безнадежной невесты, – решает наконец Жорж, и мы идем дальше.

Мимо нас проходит толстый господин, весь завернутый в простыню. Поверх простыни на голову надета широкополая шляпа.

– Костюм курского помещика, возвращающегося с купанья, – догадываюсь я.

– Finissez, ma chère[60], – это просто туземец, – говорит tante Мари тоном знатока.

Публика все прибывает. Появляются разные знаменитости художественного и артистического мира. Я узнаю Каразина, Тартакова, Самойлова.