– Лиза была твоей сестрой. Он умерла, когда ей было семнадцать. Тебе тогда было два года.

Я опять посмотрела на фотографию. И мне показалось, что я помню эту девочку, но очень-очень смутно. Я совсем забыла, как она ко мне прикасалась или как разговаривала со мной. В семь лет я почти ничего не знала о смерти. Мои дедушки и бабушки умерли раньше. Единственный дедушка, которого я более-менее помнила, скончался за год до того, от сердечного приступа.

Я посмотрела на маму и спросила:

– У нее был сердечный приступ?

– Нет, – ответил Дэнни, – она покончила с собой.

– Дэнни! – прикрикнул отец, а мама слегка шлепнула его по колену, но сказанного не вернуть.

Я непонимающе взглянула на брата.

– Что это значит? – спросила я.

– Она утонула, – быстро ответил папа. – Это все, что тебе следует знать.

– А почему Дэнни сказал, что она «покончила с собой»?

– Потому что она утонула нарочно, – сказал Дэнни.

Как можно «утонуть нарочно»? Я могла под водой задержать дыхание на сорок секунд, и потом мне сразу нужен был воздух. Но мне трудно было представить, как это возможно – «утонуть нарочно».

– А почему она это сделала?

Мама на секунду бросила взгляд на фотографию, лежавшую у меня на коленях.

– Бывает так, что человек становится очень-очень несчастным, – попыталась она объяснить мне то, что случилось с Лизой. – Настолько несчастным, что перестает верить, что когда-нибудь ему станет лучше. И он просто хочет перестать что-либо чувствовать. Вот это и случилось с Лизой. Она почувствовала себя настолько несчастной, что подумала, что никогда больше не будет счастливой, и покончила с собой. Это ужасно, и так делать нельзя. Никогда не думай ни о чем подобном, Райли! – Мама замолчала.

А папа сказал:

– Если когда-нибудь тебе станет очень грустно и ты почувствуешь себя несчастной, приходи к нам.

– Мне никогда не станет настолько грустно, – ответила тогда я, глядя на снимок: довольно трудно было осознать тот факт, что эта девочка с фотографии когда-то существовала.

С тех пор я не забывала маминых слов, что Лиза была настолько несчастна, что перестала верить в возможность снова когда-нибудь стать счастливой. Я думала об этом каждый раз, когда работала с ребенком в депрессии. Или когда мне самой было плохо – я обязательно напоминала себе, что придет время, и я снова стану счастливой. Мне не мешало бы и сейчас вспомнить об этом.

Я принесла фотографию к себе в комнату и поставила на ночной столик. Остальные снимки я разберу позже и там решу, что выкинуть, а что оставить. Но эту фотографию я непременно оставлю.

Я улыбнулась, взглянув на снимок. Мы втроем, и мы вместе. Это и есть моя семья.

Следующее утро выдалось невыносимо жарким. Я ехала по разбитой дороге к поляне Дэнни, но даже при включенном кондиционере в машине было так душно, что я вся взмокла. На сиденье рядом с собой я бросила полотняную сумку со связкой ключей, найденных в одном из ящиков папиного стола. Большинство из них были от шкафов с коллекциями, но несколько не подошли ни к одному из замков, и я решила попытаться открыть ими папин трейлер. Еще я взяла с собой старые фотографии – в надежде, что Дэнни захочет их посмотреть. Маловероятно, но попробовать стоило.

В действительности я просто искала повод, чтобы проведать брата. Мы не разговаривали с ним с тех самых пор, как я отвезла его ночью к трейлеру, – он тогда был не в лучшей форме, – но и в последующие дни на мои звонки Дэнни не отвечал. И я подозревала, что он просто не включил телефон, который я ему оставила со своим номером.

Я свернула на тропу, ведущую к трейлеру, и чуть не врезалась в полицейскую машину, которая, как мне показалось, выезжала от Дэнни. С его поляны. Боже, подумала я в панике, почему от Дэнни едет коп?! Я выбралась из машины, но, когда увидела за рулем темнокожего мужчину с волосами, тронутыми на висках сединой, сразу успокоилась – это же Гарри!