И снова робкий кивок вместо ответа.

«Ну ничего, – мысленно успокаивала себя Катя, доставая тарелки. – Сейчас поедим, выпьем кофейку, я могу даже за тортиком в гастроном сбегать по такому случаю… А там, глядишь, и сама разговорится. Не будет же она молчать всю дорогу!»

– Ты куда столько режешь? – подала голос из своего угла Вероника, напряженно наблюдая за тем, как лихо Каркуша расправляется с батоном «Докторской» колбасы. – Мы же столько не съедим, засохнет ведь, – с едва уловимым укором проговорила она.

Ела Вероника хоть и с аппетитом, но без той жадности, которую ожидала увидеть Катя. Дети, которых показывают в остросоциальных телерепортажах, обычно набрасываются на еду, как голодные волчата, нимало не заботясь о том, как это выглядит со стороны. В каждом же движении Вероники – в том, как она тянулась за бутербродом, какими маленькими глоточками отпивала из стакана сок, – ощущалось если не достоинство, то уж по крайней мере сдержанность и явное нежелание показаться невоспитанной. Каркушу это удивило, но вслух она, естественно, ничего говорить не стала.

От кофе с печеньем Вероника отказалась наотрез. За все время ужина – хотя для нее это наверняка было все вместе: и обед, и завтрак, и ужин – девушка едва ли обмолвилась парой фраз. Преимущественно то были однозначные, скупые ответы на Каркушины вопросы. Да и вопросы Кати касались в основном все той же еды. Например, она то и дело с беспокойной услужливостью в голосе интересовалась у Вероники, не хочет ли та еще мяса, подрезать ли хлеба, достаточно ли на ее вкус соли, перца, и все в таком же духе. Вероника отвечала сдержанно, изо всех сил пытаясь изобразить на лице благодарность, но, похоже, девушка предпочла бы, чтобы ее не дергали каждую минуту и просто дали спокойно поесть. А когда Каркуша поняла это, было уже слишком поздно – еды на столе почти не осталось.

Внезапно откуда-то из глубины квартиры послышалось тихое, жалобное завывание. Вероника резко вскинула голову:

– Кто там?

– Да это Мотя, – улыбнувшись, беззаботно махнула рукой Каркуша. – Обычно она выбегает, стоит только входной двери хлопнуть, а сегодня чего-то не выбежала. Тоскует, наверное, – предположила девушка и вышла из кухни. – Предки-то мои уехали.

Через мгновение она снова вернулась, но уже не одна. Впереди нее, радостно повиливая хвостом, трусила небольшая черная собачонка.

– Мотя, Мотя! – оживилась Вероника и принялась хлопать себя по ноге, подзывая собаку. – Ой, какая она у тебя толстая! Старенькая, наверное, уже?

– Семь лет, – ответила Катя, с удивлением наблюдая за переменой, которую произвело на ее новую знакомую появление собаки. Лаская ее, Вероника улыбалась, глаза ее светились неподдельной радостью, а от былой настороженности, казалось, не осталось и следа. Вся она словно преобразилась и показалась теперь Каркуше настоящей красавицей.

– А моему Снежку десять, – сказала Вероника, продолжая гладить Мотю по жесткой, лоснящейся шерстке. – А что это за порода?

– Полутакса-полупинчер, в смысле карликовый, – привычно ответила Катя.

Ей частенько приходилось отвечать на этот вопрос.

– Ну ты ее и раскормила! – заметила Вероника с легким укором в голосе. – Мой Снежок поджарый, шустрый, с виду ему никогда десять лет не дашь, носится как ненормальный…

Снежок, о котором Вероника упомянула уже дважды, чрезвычайно заинтересовал Каркушу, и она, решив, что собака – отличный повод для установления более тесных отношений, желая разговорить Веронику, осторожно поинтересовалась:

– А твой Снежок какой породы?