– Да, почти у всех, – подтвердил я.

– И я про то же.

Он снова отхлебнул чаю.

Хлебал Максим Евгеньевич от души, громко и вкусно, с особым носовым присвистом и сладострастными выдохами. На эти выразительные звуки я обратил внимание, еще сидя в приемной, когда коротал полчаса ожидания в очереди из двух человек. Воображение услужливо нарисовало самое непотребное, что могло твориться за фанерной дверью, откуда доносились узнаваемый баритон и щебетание двух помощниц. Оказалось, чай. Просто чай, даже неинтересно.

– Девочки, ну, вы скоро?! – гаркнул вдруг Храпов, привольно раскатываясь по офису баритоном.

Я вздрогнул от неожиданности.

– Сейчас, сейчас, Максим Евгеньевич, заканчиваем.

– Заканчивайте и – обедать.

– Мы же обедали.

– Тогда – ужинать!

– Ужинать вредно. Мы лучше пойдем, покурим.

– Ага… Курить тоже вредно.

– Для фигуры – полезно, – пререкался младший нотариат.

Храпов выразительно глянул на меня и обреченно развел руками. Я посочувствовал взглядом.

Наконец бумаги были распечатаны и выложены на стол. Процокали каблучки, и хлопнула дверь. Нотариус, откинувшись в кресле, посмотрел на меня еще значительнее. Я – на него.

– Максим Евгеньевич, а вы в опере петь не пробовали? – первым не выдержал я.

– В опере? – удивился он. – При чем тут опера?

– Голос у вас.

– Да, голос есть, ага… – согласился он, слегка засмущавшись. – Нет, когда-то я ходил в самодеятельность, во дворец культуры «Железнодорожник», пел там. Многие хвалили, ага… Но мне худрук сразу сказал – голос у тебя, Максим, есть, а вот легкие слабые, не потянут настоящего пения. Так и сказал… А тут еще отец-покойник все советует – иди в юридический, дело верное. Говорил: петь, плясать – это, знаешь, бабка надвое… Сегодня поешь, завтра пляшешь, а послезавтра, смотришь, окончательно спился. Легковесное занятие, без базы на черный день.

– Понимаю. Черный день мы все имеем в виду.

– Будет, – веско пообещал нотариус.

Я не усомнился, а он слегка нахмурился, собираясь с мыслями.

– В наше сложное время…

– А когда оно было простое? – вздохнул я. – Время то есть. Сколько помню себя – одно сложнее другого. Времена, значит.

По-моему, Храпов меня не очень понял, но насупился еще значительней:

– Все так, уважаемый… Ага. Вот об этом я и хотел с вами… Тут такое дело… Дело, собственно, вот в чем… Одно, скажем так, лицо, – решился, наконец, Максим Евгеньевич, – заинтересовано, чтобы этого наследства вы не получили… Нет, поймите правильно, я ни к чему, разумеется, не призываю… Вы как наследник по закону вправе сами решать – принять наследство или не принять. Просто это лицо, скажем так, уполномочило меня сделать вам некое предложение… Интересное предложение, скажу прямо, вполне даже выгодное предложение… Понимаете меня?

– Понимаю, – догадливо кивнул я. – Но пока не очень.

В сущности, ничего непонятного – метод кнута и пряника в действии. Кнут мне уже продемонстрировали с утра пораньше, теперь, по логике вещей, будет предложено сладкое. Это называется – берегите зубы.

– Скажу прямо – одно лицо, пожелавшее остаться неназванным, уполномочило меня предложить вам некую сумму, – значительно глянул на меня Храпов. – В порядке, так сказать, компенсации. За отказ…

– Сумму, простите, какую?

– Ну скажем так, двадцать тысяч долларов…

Я выразительно поморщился:

– Максим Евгеньевич, одно лицо явно не обвинишь в расточительности. Сами подумайте, что такое двадцать тысяч долларов? В наше-то непростое время? А тут дом, земля, хозяйственные постройки. Опять же, счет в банке…

– Нет, вы не понимаете, Альберт Петрович, – немедленно нажал Храпов. – Это же не Москва, уважаемый, даже не дачное Подмосковье. Здесь дома стоят на порядок ниже, чем у вас там. К тому же дом – одно название, что дом, от ветра шатается. Двадцать тысяч долларов – очень хорошая сумма, я вас уверяю.