За месяц до того, как Геннадий объявил, что ему нужна Юля, умерла бабушка. Нина ее любила, но страх за Гену тогда забирал все силы, и бабушку она почти не оплакивала.

Она поехала в пустую бабушкину квартиру, когда пришла в себя у Виктора. В квартире до сих пор все было как при бабушке. Заниматься квартирой Нине не хотелось, и она не занималась.

Куплю новую мебель, неожиданно решила Нина. С импортной могут быть проблемы, но дорогая отечественная тоже неплохая. Куплю новые светильники.

А сюда больше не поеду.

Стараясь не смотреть на Юлины вещи, она быстро вышла из квартиры и заперла дверь.

Потраченного времени было жаль.

Что еще можно сделать, Маша не представляла. Она звонила сестре начиная с четверга. Юлин телефон был отключен.

Сестра с телефоном не расставалась. Даже приезжая к маме и Маше, постоянно в нем копалась.

Забеспокоилась Маша не сразу. Сестра не баловала ее частыми звонками, и в том, что они уже несколько дней не разговаривали, ничего необычного не было. Сначала Маша ждала, что Юля сама объявится, а начиная с выходных не находила себе места.

В субботу не выдержала и поехала к Юле домой. Дверь оказалась запертой, и Маша уехала ни с чем.

В воскресенье приехала снова, только сразу не уехала, несколько часов прождала у запертой двери, стараясь не замечать, как на нее косятся соседи.

Если бы не язвительная женщина за дверью, Маша опять прислонилась бы к стене около лифта и снова стала бы ждать. Это было проще, чем ехать домой и видеть маму.

Жена Геннадия смотрела на Машу с таким презрением и ненавистью, что остановиться у стены Маша не рискнула, спустилась вниз, во двор. Заметила лавочку у детской площадки и села на лавочку. Та стояла удачно, спиной к подъезду.

Детская площадка была пуста. С растущего рядом клена на качели с тихим шуршанием падали последние листья.

– Юля не звонила? – спросила мама в пятницу, когда Маша пришла с работы.

– Звонила, – бодро ответила Маша. – У нее все нормально.

Мамин сотовый работал плохо, голоса собеседников еле доносились, и мама им почти не пользовалась. Они давно собирались купить новый, но так и не собрались.

В пятницу Маша этому впервые порадовалась. В пятницу она уже сильно волновалась за сестру и не хотела, чтобы мама волновалась тоже.

– Юле надо переехать к нам, – сетовала мама. – В горе надо с родными людьми быть, а не одной.

– Она не хочет, – объясняла Маша.

Сестра сняла квартиру в Москве давно, как только уволилась из больницы, в которой работала после окончания медучилища. Она тогда устроилась сиделкой к какому-то старику и получать стала заметно больше.

Маша сестру от съема квартиры отговаривала. Ездить к подопечному было не ближе, чем из дома, квартирка запущенная, убогая, а денег за нее хозяева просили немалые.

Юля сняла квартиру, домой стала приезжать редко и о своей личной жизни почти не рассказывала.

Кленовый лист упал рядом с Машей. Лист был ровный, красивый. Маша его повертела и бросила на землю.

Из подъезда напротив вышла женщина в яркой желтой куртке, придержала дверь, выпуская ребенка лет трех. Тот побежал к качелям, Маша встала и побрела к метро.

Слезы продолжали течь, Маша вытерла их мокрым платком. Заметила аптеку, купила упаковку бумажных платочков.

Слезы текли с самого утра. Она заплакала, как только помахала маме, выйдя из дома. Пыталась что-то сделать со слезами, но не смогла.

– Зайди ко мне, – бросила заведующая Ольга Николаевна, увидев Машу.

Переваливаясь, проследовала в свой кабинет и недовольно спросила:

– В чем дело?

Маша говорила и плакала, а строгая Ольга Николаевна, чего Маша совсем не ожидала, предложила: