Вдруг словно молния пронзила его – и лишь спустя некоторое время Персефоний осознал, что это была не новая боль, а избавление от прежней.

Шея ныла, и боязно было шевельнуть ею, но голова вновь сидела прямо. Перед глазами плясали пятна, а между ними плыло лицо Хмурия Несмеяновича.

– Везунчик ты, сынок, – завибрировал в мозгу его голос. – На-ка, хлебни.

Губы ощутили прохладу стекла, ноздри щекотнул манящий аромат исходившей паром жизни. Персефоний жадно припал к стакану и осушил его, содрогаясь от вспышек боли при каждом глотке. Ему тут же стало легче. Шевелиться после перенесенной муки не хотелось, однако взор прояснился, и он начал вспоминать, что произошло.

– А где… – прохрипел он.

– Молчи, – посоветовал Хмурий Несмеянович. – Не знаю, как вам, упырям, удается все это перенести, но голосовые связки у тебя восстановятся в лучшем случае завтра, когда отоспишься. Может, тебе еще стаканчик нацедить?

Персефоний вскинул брови.

– Или это опять незаконно? – спросил Тучко. – Смотри сам, я слышал, что вашей братии для исцеления много крови нужно.

– Только не… ценой убийства… – выдавил из себя Персефоний.

– Да жив он, жив! Почти все живы. Людей я парализовал, лешака оглоушил, эльф с гномом сами удрали. Люди теперь связанные лежат, и уж по стакану с каждого из этих идиотов ты имеешь полное право стребовать. Да, в общем, что тебя слушать? – рассердился он вдруг и удалился в комнату, откуда вскоре вернулся с полным стаканом, который поставил на пол около Персефония. – Захочешь – выпьешь, нет – пускай сворачивается.

Запах ударил в голову молодого упыря. Сейчас, немного отойдя после пережитого, он уже ясно воспринимал действительность, и чутье услужливо подсказало ему: это кровь того человека, что был парализован первым. А сначала Тучко угостил его кровью вислоухого Хомутия, у него, кстати, печень на ладан дышит и сердчишко пошаливает. Зато тот, первый, здоров как бык.

Человеческие болезни (за редким исключением) упырям не страшны, только сильно сказываются на вкусе. Здоровая кровь – деликатес… и лучше всего восстанавливает силы.

Искушение было слишком велико для неопытного, усталого, вторую ночь подряд получающего смертельные ранения упыря. Он нервно обхватил стакан пальцами и влил в себя горячую живительную влагу.

– Довольно, – прохрипел он. – Правда, этого хватит. А где Торкес? – вспомнил он.

– Слева от тебя, в углу. Сегодня в этом доме погиб только он.

– Я… убил?

– Натурально, – подтвердил Хмурий Несмеянович. – Опередил меня. Из всей честной компании именно его я собирался отправить на тот свет без разговоров.

– А почему остальные…

– Да что я, зверь какой, в конце концов? – Тучко выпрямился и отвернулся, но, помедлив, все же ответил: – Они все мерзавцы и ублюдки, почти как я, только все-таки немного похуже меня. Каждый из них заслуживает смерти. Но они – мои солдаты. Моя бригада. Понимаешь?

– Нет, – вздохнул Персефоний и закашлялся.

– Ну и слава богу, незачем тебе, – кивнул Хмурий Несмеянович. – Нам придется уходить отсюда, – сменил он тему, – так что на долгий отдых не рассчитывай. Сейчас я соберу вещи и двинем, а то Гемье и Васисдас остальных приведут. Гном и эльф, – пояснил он.

Персефония больше заинтересовало иное.

– Остальных? – сипло переспросил он, потирая саднящее горло. – Сколько их у тебя в бригаде?

– Гораздо меньше, чем было когда-то, – хмуро ответил Тучко и, вернувшись в комнату, стукнул крышкой сундука и зашуршал тряпьем.

– А Жмур? – спросил Персефоний. – Тоже из бригады?

– Тоже. Да лежи ты спокойно, отдыхай, пока можно! – прикрикнул Тучко.