– Ну… на.

Я вытащил из-за пазухи несколько листков, напечатанных на машинке.

Он раскурил трубочку, напустил дыма, накинул на тоненький носик огромные очки, стал внимательно прочитывать листок за листком, потом вернулся к началу, включил компьютер, стал настукивать на экран букву за буквой.

– Ну как? – взволнованно проговорил я.

– Вполне приличный текст, – сухо и отрывисто произнес он.

– Ну слава богу! – Я откинулся на спинку кресла.

– Подожди, «слава богу» скажешь в конце! – с угрозой проговорил он.

Он долго молча стучал – я весь извертелся – потом замедлил стук.

– Как это прикажешь понимать: «Гротеск является кратчайшим путем от страдания к его противоположности»? К чьей противоположности – страдания или гротеска?

– Страдания, ясное дело!

– Пример? – строго проговорил он.

– Ну… например… сижу я дома… Полный завал! Абсолютный! И у жены, и у дочери – полный ужас! И вдруг – раздается резкий звонок в дверь, входит незнакомая волевая женщина, молча проходит в комнату, откидывает одеяла и начинает срывать с постелей наволочки, простыни, пододеяльники. «Простите, но в чем дело?» – робко пытаюсь у нее спросить. «Дело в том, что я по ошибке выдала вам чужое белье!» – «А… где наше, позвольте узнать?» – «Понятия не имею!» – гордо говорит. С огромным комом нашего белья идет к двери. «Откройте, пожалуйста!» – высокомерно приказывает. И вдруг все мы чувствуем, что нас вместо предполагаемых рыданий душит смех. Секунда – и все мы не выдерживаем, радостно хохочем! Женщина презрительно смотрит на нас: «Таким идиотам, как вы, вообще не надо белья выдавать!» Уходит. А мы не можем остановиться!.. Понятно? Страдание, неимоверно разрастаясь, не имея эстетического вкуса, перевешивает само себя, грохается в лужу. Плюс еще одна беда – и страдание переходит в хохот. Меняет полюсность. Вот так вот… Умно?

Гага молча кивнул и, снова повернувшись к клавишам, продолжал стучать.

– Так… а это – «Все проблемы возникают из-за ошибок»? Не слишком ли высокомерно?

– Нормально!

Гага застучал.

– Так, а это что за литературный прием у тебя: «…Газета гналась за грузовиком – видно, что-то хотела ему сообщить»? Не знаешь?

– Не знаю.

– Ну ладно… тебе завтра объяснят! – с угрозой произнес он и снова застучал.

Наконец он допечатал, долго сидел сгорбившись, вдумчиво попыхивая трубочкой, – я даже извелся.

– Ну так и что? – Он поднял пытливые глаза. – По-прежнему, значит, отрицаешь социальность в литературе?

– Ну… примерно да!

– Напрасно! Это сейчас очень модно! Большой бум!

– Знаю, ну и что? Как-то стыдно, понимаешь, говорить то, что все уже говорят. Разрешенная смелость! «То, что общеизвестно, – то уже неверно!» Слыхал?! «Смелый писатель – это тот, кто смело говорит людям то, что они и сами давно знают». Это уже мое… Вот как, скажем, принято сейчас: ругай милицию, всяких администраторов… и все в порядке будет у тебя. А мне почему-то стыдно! Понимаю – отличнейший момент, бешеную карьеру можно сделать, именно, наверное, поэтому – не могу! Недавно иду по одной площади, ну там толковище, как сейчас везде… И по тротуару мимо меня идет мильтон с рацией в руке. И что, ты думаешь, он в эту рацию бубнит? «Внимание, внимание!.. Купил расческу, следую домой!.. Внимание, внимание! Купил расческу, следую домой!»

– Та-ак! А может, это шифр какой-нибудь? – усомнился Гага.

– Да нет, не думаю. Закончил связь – вытащил из кармана расческу, некоторое время любовался ею, начал причесываться. Вот такая на самом деле жизнь!

– Ну ясно. – Гага помолчал. – А потом этот же мильтон дубинкой тебя жахнет по башке – будешь знать!