– Шало́м ле куля́м! – поприветствовал всех вновь прибывший. – Они Александр.[19]

– Ас-саля́му але́йкум, – ответил за всех один из арабов, развалившийся в самой вальяжной позе, по-видимому, старший. Он не представился и стал что-то выспрашивать у вновь прибывшего.

– Они лё медабе́р иври́т, – перебил его Александр. – Англи́т, бевекаша́.[20]

– Лё англит, лё русит рак иврит вэ аравит,[21] – ответил старший и встал со своего места.

Он подошёл к самой дальней кровати и похлопал по верхней её части.

– Ата́ по.[22]

Александр поблагодарил и полез наверх. Это оказалось не так-то просто – вспомогательных лесенок не обнаружилось. В отличие от КПЗ в СИЗО были подушки. Хлипенькие, серые, как будто грязные, без наволочек, но всё-таки подушки. Он проложил руки между серой тканью и головой и растянулся с комфортом. «А что, жить можно», – подумал, но не тут-то было…

Старший вернулся к своим, и они продолжили общение. Очень активное. Пожалуй, даже слишком. Ранее, когда Невструев слышал арабскую речь, она казалась ему экзотической и местами даже мелодичной. Теперь же это было сплошное, безостановочное «гыр-гыр-гыр», периодически прерываемое грубым смехом. Один замолкал, и его тут же подхватывал другой. Они даже умудрялись говорить одновременно вдвоём, а то и втроём. Причём происходило это исключительно на повышенных тонах, как будто участники полемики спорили, или ругались, или находились друг от друга очень далеко, а не на соседних койках. Александр попытался абстрагироваться, подумать о будущей книге, но это оказалось невозможно. Как если бы он находился в палате для буйнопомешанных.

Скоро это превратилось в пытку. Александру захотелось закричать, потребовать заткнуться. Вместо этого он спустился с полки и пошёл в туалет. За стеклянной стеной, завешанной простынями и полотенцами так, чтобы посетителя заведения не было видно, располагался самый обыкновенный унитаз, а не какое-нибудь очко и самый обычный душ. Это немного порадовало.

Когда Невструев вышел из санузла, его караулил старший. Очень возмущённо, на смеси английского, иврита, арабского языков и даже одного русского слова «биля́ть» он принялся объяснять, что в туалет ходить нельзя, когда в камере кто-то ест.

– Ми охе́ль? Они лё роэ́,[23] – удивился Александр.

Араб указал на травмированного. У того в здоровой руке был очищенный мандарин.

– А… Слиха́,[24] – извинился Александр.

Старший укоризненно покачал головой, зыркнул гневно и отошёл.

Невструев вернулся на свою полку, и пытка арабским продолжилась.

Они говорили и говорили, не оставляя тишине ни одной миллисекунды. Приходилось только удивляться скорости мышления этих людей, которым совсем не нужно было время на обдумывание очередной фразы. Мука усугублялась тем, что Александр не мог определить время, сколько он уже находится в этом кошмаре – полчаса, час или два.

Принесли обед. Он был ужасен: хлипкое пюре на воде и кусок рыбы в омерзительнейших специях. Арабы поглощали эту снедь с аппетитом и при этом умудрялись продолжать свою бесконечную дискуссию.

«Да не может же такого быть, чтоб над русским человеком так издевались… Ещё немного, и я их понимать начну, – отчаялся Александр. – Да и потом, шайтан их знает, арабов этих, зарежут ещё ночью во имя Аллаха за то, что мочился, когда они трапезничали. Или вообще опустят… «Водька» этот ещё наверняка на меня нажаловался. Прибил, дескать, калеку за песенку».

Он подошёл к двери в виде решётки и стал звать надзирателя. Тут арабы наконец замолчали. Александр затылком ощущал, как они наблюдают за ним. К счастью, вертухай не заставил себя долго ждать. Он ещё и говорил по-английски.