Жерделя – это небольшие дикие абрикосы, я не буду знать этого очень долго, потому что в пирожках, пересыпанные сахаром, они намного вкуснее, чем в скучных садовых энциклопедиях.

– Доча, что ты мне показываешь, принеси очки, я ничего не бачу! Бабушка уже старенькая, чуешь, что говорю?! Там они, на трюмо лежат, у телевизера.

Бачу и чую значило «вижу и слышу», «зипуном» бабушка называла зимой шубу, а осенью теплую кофту – обе служили для того, чтобы надевать их, выходя во двор. Были между нами истории про «вовка»: когда мама была маленькой, соседкин мальчик дразнил ее, выкрикивая, что «уши у нее большие, как у серого вовка!», были и рассказы про загадочных птиц «Худутутов», размером с сегодняшних городских голубей, было много разных диковинных слов, и только «люблю и помню» всегда звучали одинаково.

Я помню тебя и люблю, Ба, снова и навсегда.

Три женщины родились мартом, июлем и сентябрем. Жили под одной крышей, любили друг друга, ссорились, но неизменно находили прощение еще до обеда. Ни в чем между собой не похожие, забывшие про отличия и объединенные одной историей, три поколения моей семьи – я, моя мама и бабушка.

Летом мы несли повинность у мясорубки, прикрученной к круглому деревянному столу, проворачивали через ее нутро помидоры. Осенью срезали виноград и жгли костры, зиму не ждали и не надеялись на ее приход. Немного боялись весны, с ее южными ветрами и несомненными переменами.

По особым случаям пекли вафли. Сворачивали в трубочки тонкие хрустящие листы, а вечерами разогревали кофе и под глухое ворчание телевизора вели неспешные разговоры.

Можно я еще немного вам о нас расскажу?

Мама громко смеется. У нее звонкий, чеканящий поздравления стихами, голос пионервожатой. Если бы ей дали отряд, она могла бы им руководить. Отправляла бы людей с утренней зарядки на завтрак и дальше сразу на обед, лучше без перерывов, потому что регулярное питание – это залог приемлемого размера щек в частности и всего достоинства целиком.

У мамы аккуратная подвижная голова, как у редкой птички, и взгляд, который всегда чем-то заинтересован. Лучше не попадаться ей на глаза, если вы не успели запомнить, что сегодня ели, потому что, очевидно, снова доводите себя диетами до изнеможения, что и «память уже не работает».

Мама смешно растопыривает пальцы и вытягивает вперед руки, чтобы посмотреть, каким получился новый маникюр. Щурится, но не носит очки, иногда примеряет бабушкины, «просто из интереса».

У мамы крошечный 36-й размер ноги. И она переживает за мое будущее с тринадцати лет, когда «нога пошла в отца» и выросла до 40-го. Однажды, чтобы не очень расстраивать маму, мы с ногами на всякий случай перестали расти, так и оставшись на полпути между родителями.

Мама никогда не мельчит: салаты режет крупно, с соседями разговаривает наотмашь, меня любит невыносимо (но только если я убираю волосы с лица и «вот так вот хорошо закалываю, чтобы лоб было видно»).

Мама всегда хвалит мои ключицы, даже в те периоды, когда я питаюсь усерднее положенного и тонкие косточки у плечей перестают быть видны. При встрече, особенно после долгой разлуки, она меня долго ощупывает на предмет изменений, проверяет родинки на лице, придирчиво осматривает волосы и почти всегда остается недовольна увиденным – не подводит один только нос, он хранит маме верность и всегда остается тем же, каким она его запомнила в прошлый раз.

Мама, и это у меня от нее, всей еде в мире предпочитает шоколадные конфеты, можно, конечно, и торт, но вы сами понимаете, что особенно хорошо, если все вместе.