Я знаю, что мир с миром начинается с мира с самим собой.

Высшая доблесть – всегда ОСТАВАТЬСЯ СОБОЙ. Даже если для этого придётся остаться только с собой.

Я знаю, что невозможно найти себя. Это будет, в лучшем случае, ученическое обобщение ряда характерностей, возведённых в единицу целостной, неизменной структуры. А где-то в ускользающих лабиринтах материи петляет наше крохотно-безразмерное, беззащитно-непобедимое, существующее вне всяких норм и определений «Я». И, соответственно, поиск его – не канцелярская служба с 9 до 5 с перерывом на обед. И сам человек – не спрятанная под ёлкой игрушка. Он, скорее, сродни полезному ископаемому – чем глубже копаешь, тем больше обнаруживаешь. И когда в твоей внутренней Вселенной зажигается Солнце, и голос твой начинает звучать в унисон с гигантским хором неразгаданной, неопределимой, нескончаемой субстанции, то перестаёшь ощущать себя ничтожной песчинкой, произведённой в результате неведомого отбора случайностей. А, напротив, начинаешь чувствовать себя частью необъятного, необъяснимого механизма, приводящегося в действие такой же всеохватной, но невидимой Рукой.

…Так и болтаюсь на очередном острие между истинами. Хотя, согласно непроверенным слухам, Истина (если она вообще существует) – где-то посредине. А я вот не выношу середин, середняков и производное от этого – серость.

Затем, наверное, так маниакально хватаюсь за остроту невычисляемого, непросматриваемого, а только осколочно ощутимого в форме боли или экстаза, затягивающего меня в беспредельность макового моря, как в несложившуюся песню.

Когда это было? И было ли вообще?

…Я иду, нет, скорее, плыву по морю из маков. Я опять нарушила границу заплыва. Я всегда нарушала какие-то границы. И сейчас меня заносит в эту болезненно трепещущую, безоглядную маковость. В этот беспредел недопустимого.

Кусок неба падает и раскалывается передо мной. Примятость маков создаёт ощущение крови. Сжавшееся от осознания потери небо давит на меня зубастой чёрной дырой.

Но я всё равно плыву. Я знаю, что нельзя оглядываться и останавливаться. Не знаю, что меня удерживает на поверхности. Хватаюсь за кусок неба с маковой печатью, как за спасательный круг. Я хочу залатать небо. Но не знаю, приживётся ли к нему инородный кусок. Боль, хоть и небесная, но всё равно – боль. Я становлюсь частью её. Частью этого священного таинства. Меня больше нет. Я уже не осознаю, плыву или летаю. Осознаю только, что этот кусок подарен Небом мне. Это одновременно и мой парашют, и спасательный круг. Я благодарна Небу. Но оно не требует компенсации. Высота и необъёмность компенсируют всё.

Я опять зависаю где-то между небом и маковостью. Замерли страницы моей жизни. И только теперь мне стало понятно, о чём они молчат.

Я набираю воздух. Я уже ничего не боюсь. Я знаю, что меня поддерживает Небо. Прыжок – и я оказываюсь на матовой простыне листа, где маковыми буквами выведено: «УМА ХОЛОДНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ И…» Дальше – не разобрать.

А где-то на самом опасном краю листа алеет маковая клякса в форме сердца.

Но кого в наше время интересует чьё-то там сердце?!..