Эльф оскорбленно сопел сзади.

Интересно, чего он ждал? Благодарности?

- И дверь сломали, - мстительно заметила я, потому как вышеупомянутая дверь висела на одной петле… - И замок…

- Я в-вас спас! – клянусь, мне не надо было оборачиваться, чтобы понять – он покраснел.

- А я вас просила меня спасать?

Я подняла покрывало.

На чердаке царил беспорядок… нет, он там царил всегда, даже в самые благословенные времена тетушкиной власти, ибо и ее сил не хватило, чтобы убираться еще и там. Но беспорядок – это одно, а хаос… сломанный табурет, развалины клетки, обрывки какого-то тряпья, которое прежде мирно покоилось в сундуках… лужи крови… или нет, не крови, а перебродившего варенья, уж не знаю, как оно на чердаке оказалось.

Знакомый гул мух, которые уже почуяли наживу.

И мертвый Барсик.

Сейчас он, развалившийся на старой столешнице из мореного дуба, выкинуть которую у тетушки рука не поднялась – она вообще была категорическою противницей выбрасывания вещей – казался мне таким… милым.

Беззащитным.

И главное, пушистым.

Я всхлипнула… нет, я не собиралась плакать. Я и когда маму хоронили, не плакала… и потом тоже… и вообще, я плакать не умела, то есть, я думала, что не умела.

- В-вы в-вообще п-представляете, что эт-то т-такое? – эльф вовремя подал голос, потому и потока слез не случилось.

- Барсик это, - я подошла к павшему герою, на морде которого и сейчас было выражение упрямого несогласия с этим жестоким миром.

- Это, п-позвольте заметить, орочий маншул.

- Кто?

Знакомо прозвучало… красиво… я и представила, как на клетке нашего Барсика висит гордая табличка «маншул орочий одноглазый».

- Орочий м-маншул. Его в стойбищах держат. Охотится на мелкую нечисть.

- Вот видите, - я потрогала шерсть. – Какой полезный был зверь.

До чего мягкая… интересно, а если из него шубу сделать? Нет, на шубу точно не хватит… вот если шапку там или воротник… старое теткино пальто перелицевать и воротник. Должно бы неплохо смотреться.

И в голове щелкнуло.

Конечно.

Меховая лавка старого гнома и теща его, свежепохороненная, но не нашедшая в себе сил расстаться с любимым зятем. Явилась, так сказать, проведать, покупательниц пугала, шубы перебирала, бормотала что-то про недогляд. Нехарактерное, если честно, для нежити поведение, но с другой стороны из гнома и нормального умертвия не получается.

С тещей мы разобрались быстро.

А гном потом еще плакался, что не только быстро, но и грязно. Я своей методой ему товару на сотни золотых попортила. Особенно сокрушался по поводу шубы из орочьего маншула. Дескать, очень редкий зверь…

Опасный.

И шубу ту я прекрасно помню. Там мех был куда пожиже, и цвета другого, серого, пыльного будто.

- Одомашненные в с-стойбищах живут, - эльф стоял на пороге, являя собою фигуру прескорбную. – А эт-то д-дикий… д-дикие маншулы считались вымершими…

И значит, треклятая медаль была у нас в кармане.

Несправедливость случившегося, да и вообще собственной жизни, заставила меня склониться над бедным маншулом, который, увы, был безвозвратно мертв.

- То есть, - я не отказала себе пустить в голос яду, - вы, вместо того, чтобы защитить последнего представителя вида, его убили?

- Я?! – похоже, с этой точки зрения эльф проблему не рассматривал.

- Ну не я же! Я, между прочим, просила вас не вмешиваться…

…в голове возникла совершенно бредовая мысль.

- Д-дикие животные опасны! А маншулы… очень оп-пасны! Он меня едва не загрыз!

И это было бы проблемой. Но эльф был жив, а вот маншул – нет.

- Знаете, это все выглядит как саботаж, - я встала – все одно мертвого маншула поцелуем не оживить. – Моя сестра купила это несчастное животное у живодеров! Она желала его спасти! И спасла! Мы несколько дней выхаживали его, а появились вы, проникли в дом обманом…