Вот всего несколько примеров, позволяющих глубже понять механизмы психологического и физического воздействия со стороны сотрудников правоохранительных органов. Насколько жертвы могли спрогнозировать такое развитие своих правовых ситуаций?
Бывший начальник Куйбышевского (Каинского) оперсектора УНКВД по Новосибирской области Лихачевский в августе 1940 года показывал: «У нас применялось два вида исполнения приговоров – расстрел и удушение… операции проводились таким путем: в одной комнате группа в 5 чел. связывала осужденного, а затем заводили в др. комнату, где веревкой душили. Всего уходило на каждого человека по одной минуте, не больше… Всего было задушено человек 500– 600…»225.
Некоторые из палачей Сандармоха соревновались в умении убить осужденного с одного удара ногой в пах. «Казнимым забивали рот кляпом, причем у секретаря райотдела Иванова был специальный рожок, которым он раздирал рты сопротивляющимся… Те же сотрудники Куйбышевского оперсектора в 1938 году заставили совершать в своем присутствии половой акт осужденную учительницу и осужденного мужчину, обещая за это их помиловать. Сразу после окончания «представления» несчастные были задушены. В Житомирском УНКВД чекисты заставили старика заниматься сексом с трупом только что расстрелянной женщины»226.
Эти и другие примеры деятельности силовиков, полученные из неторопливо рассекречиваемых архивов, приводит историк Алексей Тепляков. Страх перед возможным «беспределом» со стороны сотрудников полиции, прокуратуры, следственного комитета, ФСБ и других силовых ведомств оказывает парализующее воздействие на человека при прогнозировании личной жизни и профессиональной деятельности. Неконтролируемая населением власть силовых ведомств над простыми людьми становится важнейшим элементом российского правопорядка, требующим учета при прогнозировании эволюции правоотношений.
Следует отметить, что, по оптимистическому мнению Павла Чикова, руководителя международной правозащитной группы «Агора», «интенсивность сталинских репрессий, которые выкосили в 1930-х огромное количество людей, постепенно стала снижаться. Репрессии не могут долго быть на подъеме»227. П. Чиков предупреждает о дилемме, перед которой оказалась российская власть сегодня: «сократить огромный силовой аппарат, простаивающий в отсутствие реальных угроз режиму, или сконструировать новый образ врага». Напоминая о разгоне протестных акций, деле Pussy Riot, обысках у критиков публичной власти, «болотном деле», пакетах репрессивных законов и других политико-правовых реалиях, юрист заявляет: «За последние три года рынок репрессий в целом падает. Но при этом некоторые сегменты растут / … / Нет системного давления на неправительственные организации, на СМИ, даже на политическую оппозицию. Но что касается массовых акций протеста, то здесь ситуация отличается: количество привлеченных растет, количество арестов – тоже. Есть административное давление, новые составы КоАП, новые прецедентные дела»228.
Исследуя правовое мышление с точки зрения прогноза будущих юридических статусов (свидетель – обвиняемый – подсудимый – осужденный) необходимо учитывать значительное количество политико-правовых факторов. Дело в том, что правовой ландшафт в постсоветской России продолжает формироваться не только прямыми, но и скрытными действиями силовых ведомств, которые вот уже более века являются архитекторами отечественного правопорядка. Поэтому способность юридического прогнозирования напрямую зависит от возможности получать информацию о тенденциях в деятельности субъектов публичной власти.