В последний момент мой приятель притащил журнал «Юность».

– Тут про дембелей повесть, – сказал он мне, – про нас. «Сто дней до приказа» называется.

Я поблагодарил его. Накинул вещмешок на спину, сложенную шинель взял под мышку и пошёл к выходу, где меня уже ждал старшина.

– Товарищ младший сержант, ваше приказание выполнено, – перехватил меня на выходе Пилипенко, – унитазы чистые.

– Молодец, – похвалил я его, – завтра начинай учиться сливаться с местностью. Альбом в отсеке с сапогами спрятан.

Стоявший рядом старшина хмыкнул.

– Пошли, арестант, – сказал он, – будешь сливаться с гауптвахтой. Целых два дня.

И мы пошли. К караульному помещению. Где наш старшина передал меня с рук на руки невыспавшемуся старшему лейтенанту.

– А чего с шинелью? – спросил старлей. – Не положено.

– Согласно Уставу караульной службы в тёмное время суток можно, – ответил я.

Память в те годы у меня была великолепная. Я наизусть знал все четыре Устава.

Старлей хмыкнул, сходил не торопясь за Уставом. Нашёл нужную статью.

– Действительно, можно, – согласился он, – заходи тогда. В одиночную камеру. Курево в камеру хранения.

Камера представляла из себя помещение размерами два на три метра. Стены были отделаны цементом в стиле «шуба». И покрашены серой краской. Окошко было под самым потолком. Закрытое решёткой. Светильник располагался там же. На высоте трёх метров. К одной из стен были пристёгнуты нары. В двери было небольшое окошко, открывающееся снаружи.

Я бросил в угол шинель и книги. Потянулся. Ближайшие двое суток никакой казармы. Никаких рядовых, построений и проверок, нарядов и занятий. Я был один.

– Аллё, боец, – раздалось из соседней камеры, – кого к нам подселили?

– Из первой роты сержанта, – ответил часовой.

– А у меня кто соседи? – поинтересовался я, вплотную прильнув к двери.

– С автороты мы, – раздался голос, – за пьянку по трое суток схлопотали. Курить есть?

– У первой роты всё есть, – проворчал я и позвал часового: – Боец, в камере хранения мои сигареты. Достань пачку. По сигарете соседям, мне одну и себя не забудь.

– Не имею права, – ответил часовой.

– Молодец, – похвалил я его, – тогда позови разводящего или помощника начальника караула. Имею право позвать.

Часовой промолчал, но мою просьбу исполнил. Разводящий появился тут же. Караульное помещение примыкало к гауптвахте, и дойти до нас было делом одной минуты.

В течение нашего короткого разговора с разводящим мы нашли общих знакомых, поговорили о погоде и о грядущем дембеле. Разводящему предстояло служить ещё год.

– Земляк, – попросил я его, – проинструктируй своих часовых, чтобы сигаретками меня снабжали. Я там себе два блока притащил. В камере хранения лежат.

Камерой хранения назывался огромный железный шкаф, стоящий в коридоре гауптвахты. Ключ от него был у начальника караула. В шкаф складывались личные вещи арестованных, которыми они не могли пользоваться в камерах. В данный момент на верхней полке лежали мои сигареты.

– Так он же закрыт, – сказал разводящий.

– Отодвигаешь его от стены и снимаешь заднюю стенку, – подсказал я, – это ещё с прошлого года работает. Делюсь.

Разводящий проинструктировал часового и выдал мне и моим товарищам по несчастью по сигарете. Свою я скурил, пуская дым в замочную скважину. Потом через дырку в двери отдал окурок часовому.

Жизнь постепенно налаживалась.

На ужин нам принесли из столовой остатки варёной картошки и салат, который в быту мы называли мастика. От него была изжога и тяжесть в желудке. Во время ужина я и познакомился с соседями-алкоголиками.