– О, фи, Барти!

– Фи? – повторил я. Я был озадачен, как всегда, когда сталкивался с подобной несправедливостью.

– Да, фи! – ответил он. – И наплевать на это!

– Остынь, Балди, – сказал я. – Имей в виду, что некоторые плевки не могут быть стерты никогда.

Он поднял свой маленький подбородок.

– Я не волнуюсь, Барти, – ответил он. – К тому же это все бессмысленно.

– К чему «к тому же»?

– Что ты имеешь в виду? – удивился он.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Его рыбьи глаза несколько раз мигнули.

– Хватит повторять за мной! – рявкнул он. – Сейчас не время для детских игр!

– Детских игр? – повторил я. – Должен сказать, немного странно слышать это от парня, который выбирает худшую возможность, чтобы продемонстрировать свое поместье!

Его бледная кожа стала еще бледнее, и на губе даже появилось нечто вроде пены. Внезапно я вспомнил те времена, когда Бадли Спотс-Бинкл, в давние школьные деньки, единственный раз вышел из себя, замученный издевательствами Родерика Басс-Хамптингтона, разбойника в крахмальном воротничке, который властвовал над малышней почти столь же безгранично, как Тиглатпаласар над десятью исчезнувшими племенами. Я вспомнил пронзительный крик и тонкие, как прутики, конечности, вращающиеся, словно у марионетки, чей хозяин дергается в припадке. Все кончалось, конечно же, слезами, но за Басс-Хамптингтоном прочно закрепилось прозвище Головорез.

Но здесь, в обеденном зале, Балди не впал в безумие. Вместо этого он заплакал, размазывая слезы по длинным пальцам. Хорошо, что я уже позавтракал, поскольку от этого зрелища аппетит мог пропасть даже у циклопа.

– Остынь, Балди, – сказал я уже второй раз за последние несколько минут, но теперь мой голос был еще мягче. Барти Глостер может грозно щурить глаз и добавить металла в голос, но, когда старый приятель ломается и пускает пузыри за одним с ним столом, он становится добрым, как ангел. Правда, я еще колебался: следовало ли резко привести его в чувство или утешительно похлопать по плечу. В старших классах субъекты типа Спотс-Бинкла были не теми, к кому хотелось лезть с откровениями, скорее они похожи на Карпаты – острые, жесткие, и без шишек не расстанешься.

Но решение вскоре было принято, и я протянул руку, поглаживая костлявое плечо, добавив дежурное «все, все», «ничего, ничего» или «ладно, что ты?» – на выбор.

Результатом был новый фонтан слез, отчего я понял, что выбрана неверная стратегия. Я порылся в своем запасе утешительных фраз и понял, что содержимое его уже исчерпано. Я обдумывал уже тактический переход к жесткой встряске, но тут открылась дверь и в обеденный зал вошел Слайти Туве-Випли, надутый от чванства, словно пират, нашедший клад.

– Привет, Барти! – воскликнул он, плавно передвигаясь к буфету, чтобы обследовать его содержимое.

Я сразу понял его фокусы. Ибо именно он, якобы чтобы показать мне свой космический корабль, собранный на лужайке, завел меня в тесный салон и угостил новым коктейлем, который сам придумал. «Ускоритель ядерных частиц», как он его назвал. Я сделал всего один глоток, произнеся затем: «Должен сказать, Слайти» – как вдруг почувствовал всю мощь этой смеси. Но ни одно слово больше не сорвалось с губ Глостера. Свет в моих очах погас, и я погрузился в кроличью нору, из которой уже не мог выбраться, пока не очнулся в глубинах космоса.

– Нечего меня приветствовать, – сказал я, вставая и яростно отбрасывая в сторону салфетку. Выражения типа «хитрый негодяй», «подлый трюк» и «мерзавец» вертелись у меня на языке, пытаясь выяснить между собой, кому первому сорваться с губ. Я рассматривал также «пригрел змею», но не был уверен, что оно прозвучит к месту.