Так же десятилетиями в России относились к Петру. Прославляли действующего монарха – и Петра. Его роль в русской истории – и без того колоссальную – запальчиво преувеличивали.

Это середина XIX века, Владимир Бенедиктов, один из многих, не мысливших нашу страну без Петра, без его воли, без его побед и новшеств. И – не в последнюю очередь – без его юмора. Потому что жить без шутовских вывертов и загибов Пётр Алексеевич не мог.

Пётр был первым очень во многом. В том числе – и как основатель императорского юмора… Это были грубоватые потехи богатыря, в которых главным умением считалось искусство удивлять, ставить собеседника (а порой и весь мир) в непривычное, непредсказуемое положение. Ох, и мастером на такие штуки был наш император! Неординарность поведения была для него образом жизни. Это неизменно сказывалось в России, где он выглядел подчас пришельцем с другой планета, но аукалось и на Западе, где царь-мастеровой разрушал все представления о степенности монарха. Ведь он и в Европе не терпел канонов. Не любил торжественных встреч, ритуальных обедов, стремился увидеть настоящую жизнь, без декораций… К тому же, Петр, прививая в России иностранные вкусы, ничуть не преклонялся перед заезжими всезнайками. И умел урезонить их в своем стиле. «На большом празднестве один иноземный артиллерист, назойливый болтун, в разговоре с Петром расхвастался своими познаниями, не давая царю выговорить слова. Петр слушал-слушал хвастуна, наконец не вытерпел и, плюнув ему прямо в лицо, молча отошел в сторону. Простота обращения и обычная веселость делали иногда обхождение с ним столь же тяжелым, как и его вспыльчивость», – писал Василий Ключевский.

Он знал цену крепкому слову. Самый длинный, воистину эпический матерный русский перебор не зря называется “Большим Петровским загибом”.

И, что бы ни говорили недруги, в народе уважали его крепко. В фольклоре – а это массовая культура того времени – он остался как царь-воин, царь-работник, сильный и справедливый, хотя подчас и видящий в человеке только солдата.

О нем – о первом из наших царей – стали ходить «исторические анекдоты». Это неудивительно: ведь и светская литература, и светская болтовня тоже берут свое начало из петровской эпохи. До Петра царский быт был слишком тесно связан с церковным – и вельможи редко упражнялись в юморе. Хотя, конечно, остроумных людей на Руси хватало во все времена. Так, юмор считался родовой чертой Нарышкиных – и Пётр вполне перенял его по материнской линии.

Юность и молодость Петра – время бражничества и кощунственных выходок. Шутки его тех лет грубы запредельно. Зная, например, что Фёдор Головин не выносит салата и уксуса, царь решил позабавиться. За обедом полковник Иван Чемберс «по царскому повелению схватил сего боярина и крепко держал, а царь наполнял в это время ноздри и рот Головина салатом и уксусом, пока тот не закашлялся так, что у него бросилась из носу кровь».

Шутка жестокая, в духе преданий об Иване Грозном. Пётр добавил к этой «самовластительной» традиции казарменные черты. Полюбив такие выходки смолоду, он оставался верен им и в зрелые годы. В 1721 году, присутствуя на свадьбе, Пётр, зная пристрастие отца невесты к желе, велел открыть ему рот пошире и стал вливать ему туда это лакомство, ругаясь, если тот закрывал рот.