Король Александр и королева Югославии Мария – дочь короля Румынии Фердинанда и герцогини Эдинбургской Марии – вместе с детьми обедали в большой столовой на первом этаже королевского дворца на холме Дединье, которая неуловимо напоминала своими очертаниями, высокими полукруглыми окнами и роскошной лепниной на потолке парадную столовую Ливадийского дворца в Крыму. Меньше всех удивлялся этому сходству король Александр, который специально пригласил проектировать свой дворец Николая Краснова – бывшего главного архитектора Ялты, автора Ливадийского дворца и дворца Дюльбер, где до своего отъезда из России жила мать последнего российского императора Мария Федоровна.

Король улыбнулся старшему сыну Петру и двум младшим сыновьям Томиславу и Андрею. Появившаяся в 1918 году на карте Европы страна, которой он правил, называлась Королевством сербов, хорватов и словенцев, и он был обязан во всем соблюдать хрупкий баланс интересов населявших ее народов. Даже в выборе имен собственных детей, которым он дал сербское имя Петр, хорватское Томислав и словенское Андрей.

Александр Карагеоргиевич поднял бокал красного вина винодельни «Александрович» из Тополы, которое ни в чем не уступало лучшим французским винам, и задумчиво посмотрел на жену:

– Ты не помнишь, когда в последний раз была в Париже?

– Три года назад, когда я возвращалась домой после двухнедельного пребывания у своих английских родственников. Но что это была за поездка! – Королева с ужасом вздохнула. – Все мое купе и еще пара соседних были битком забиты вещами, которые я везла домой. Но в Париже мне пришлось опять пройтись по магазинам, выполняя срочные просьбы моей мамы и дражайшей сестрицы Илеаны. И жены нашего премьер-министра Живковича, которая готовила свадьбу дочери и в последний момент изменила всю концепцию наряда новобрачной.

– Я помню, – вздохнул король. – Сам бравый генерал Живкович, прошедший немало сражений, жаловался мне, что не может справиться с собственной женой и дочерью, которые помыкают им, как новобранцем.

– Так что мой последний визит в Париж – не в счет. Он не идет ни в какое сравнение с моей первой поездкой в Париж, когда я с мамой и отцом приехала туда сразу после окончания войны и провела почти год во Франции, участвуя в работе Парижской мирной конференции. – Глаза Марии заволокла мечтательная дымка. – Незабываемое время… Страшная война закончилась победой, и перед отъездом в Париж мы успели побывать в королевском дворце в Бухаресте, из которого спешно вычищали следы пребывания там немецких и австрийских офицеров. А Париж встретил нас невероятной погодой – вместо зимы там в декабре наступила настоящая весна, все лужайки и парки стояли зеленые, в ночных клубах танцевали фокстрот и танго, а парижанки принарядились и выглядели так, словно сошли со страниц журналов «La Vie Parisienne» или «Vogue», которые мы с матерью и сестрами украдкой проглядывали, когда возвращались домой после изнурительных дежурств в госпиталях для раненых румынских солдат… На бульварах можно было услышать знаменитые парижские аккордеоны, и уличные музыканты пели о великой победе Франции над Германией – и о том, как счастливо заживет мирная Европа. – Мария с укоризненным видом повернулась к сыну Петру. – Ты совсем ничего не ешь!

– Я слушаю тебя, мама! – улыбнулся Петр Карагеоргиевич. – Твой рассказ гораздо интереснее баранины!

Королева Мария покачала головой:

– Ты в любом случае должен с уважением относиться к труду крестьян. Знаешь, сколько труда надо вложить, чтобы вырастить хотя бы одного барана или овцу? Летом, во время школьных каникул, мы поедем с тобой в горы. Одна из этих гор так и называется – Овчара, и ты увидишь, как работают сербские крестьяне. Те, благодаря кому живет вся остальная страна… – Она откинулась на спинку стула. – В том послевоенном Париже голода, конечно, не было, но определенный недостаток еды все же ощущался. Из ресторанов, например, почти исчезли морепродукты – отведать рыбу, креветки или устрицы было почти невозможно, либо требовалось заказывать их за неделю. А в стройных рядах каштанов на парижских бульварах зияли огромные прорехи – во время войны исчезли дрова и уголь, и часть деревьев пустили на растопку. – Королева покачала головой. – Но, как я говорила, зимы в тот год не было вообще, и о дровах уже никто не думал. Везде зеленела трава, люди улыбались друг другу и думали о своем счастливом будущем. С раннего утра моя мать и отец работали на конференции – встречались с главами иностранных правительств, делегатами и экспертами и убеждали их, демонстрируя старые географические карты и исторические трактаты, что Румынии должны по праву отойти Трансильвания, занятая венграми, и Буковина, до этого принадлежавшая Австрии. А также Бессарабия и Банат, который в итоге мы поделили с вами, сербами. А вечером нас ждали балы или блестящие приемы, которые собирали весь цвет тогдашнего общества, всех ведущих политиков и артистов. На одном из таких балов моя мать танцевала с Жоржем Клемансо, которого из-за тяжелого характера и жесткого поведения на конференции прозвали «тигром». А там он непринужденно и не без изящества кружился в вальсе. На приеме у американцев в отеле «Крийон» я сама танцевала с помощником президента Вильсона Эдвардом Хаузом, который рассказывал мне, как безопасно и счастливо заживет человечество, когда начнет работать их любимое детище – Лига Наций. А в это время в углу огромного зала Пикассо рисовал абстрактную картину прямо на обнаженной спине английской актрисы Лиллиан Холл-Дэвис. Когда она поднялась со стула и прошлась по залу, все замерли – на спине у нее красовалась скрипка, нарисованная в кубистической манере. Она была как живая, и, казалось, мы все слышали музыку, которую играла эта нарисованная скрипка.