– Пакость – это палхи, – прогудел оставшийся в живых один из старших ветеранов. – Вот они. – Он перевернул сапогом один из трупов. – Их легко отличать. Внешне вроде бы люди как люди. И руки у них как у людей, не то что у кусатара, до колен. И ноги как у людей, а не как у этих лами, вот уж страсть какая, точно норные жители – ноги короткие, руки короткие, а туловище подлиннее, чем у некоторых верзил. Да и рост – не чета дуплогрызам малла. Но у них во́лос на голове, считай, что от самых бровей начинается. А зубов у всех тати тридцать шесть. На четыре больше, чем у людей. Знатно мы их положили, никогда бы не поверил, но они ж словно в дурмане на холм лезли. Но старшего не взяли.

– Старшего? – не понял Кай.

– Всегда есть старший, – кивнул ветеран. – И в мелких ордах, а уж в больших, да где намешаны все породы, без него никак. Старший всегда в золотом колпаке, без оружия, с хлыстом, шаман, вроде колдуна. При нем дудельщик с рогом. Ну иногда и сам может дудеть.

– Дудельщика я зарубила, – пробормотала, протирая клинок тряпкой, Васа. – Где-то тут рядом. И в колпаке видела кого-то под утро. Но не здесь, он на другом холме стоял. Под руинами башни. Другое плохо. Смотри.

Она показала меч. На зеркале хурнайского клинка виднелись лиловые разводы.

– Конечно, это не пустотная мерзость, ржавчиной сталь не осыплет, но приделанные среди тати были.

– Точно так, – снова зашуршал пергаментом Шарни, – пятнадцать трупов имеют такие признаки приделанности, как быстрое разложение, черную, осыпающуюся пеплом кровь, ну и разное. У кого когти, у кого шпоры на ногах, у двух так даже рога. Почти все кусатара.

– Вот как, – задумался Кай и нашел взглядом селянина, который ожесточенно оттирал пуком травы топор от крови. – Педан! Ты след читать можешь?

– Я охотник, – гордо ответил парень, смешался и добавил чуть тише: – Обычный охотник, по дичи.

– Иди на тот холм, – Кай махнул рукой через дорогу, – посмотри, кто там стоял, что оставил после себя. Хорошо посмотри, но быстро. – Он перевел взгляд на Васу, пробормотал негромко: – Плохо, что палхи здесь. – Нашел глазами бродившую среди трупов Каттими. – Никогда людоеды ни с кем не объединялись. Да и приделанные в одном строю с обычными тати…

– А мейкки? – развел руками ветеран. – Их же всегда числили за дальнюю страшилку, не все даже верили, что подобные твари взаправду топчут камень Салпы. А они ведь не просто топчут, а с оружием, в общем строю, да еще и в одежде. Что ж получается, не звери они, что ли?

– Подожди. – Кай устало присел на край полусгоревшей телеги. – В голове не помещается. Восемьсот восемь? Как мы устояли?

– Все просто, – снова зашелестел пергаментом Шарни, – во-первых, вся эта свора наступала не сразу, а постепенно. Даже те, что потом лезли к сосне с разных сторон, на холм поднимались с севера. Из них сто восемь тушек остались торчать на кольях. Ну некоторые скатились вниз, шеи переломали, но таких с десяток. Сгорело общим счетом полторы сотни. Это вместе с пострелянными, что попали в огонь, да и порохом которых посбивало. Полтораста трупов со стрелами. И что же выходит? Сколько там на мечи да на пики приходится? Половина? Меньше четырех сотен! Это ж ерунда!

– Горазд ты, Шарни, поверженного врага сотнями отсчитывать, – поморщился Кай.

– Только твоих под сотню, охотник, – с уважение прогудел ветеран из Хилана. – Я за твоей спиной шел, видел. Не хотел бы я сражаться против твоей мясорубки. И девка твоя, кстати, хороша. Четверть от твоих взяла, хотя под утро сдавать стала, вымоталась. Дешево ты ее сторговал у Такшана, дешево, если правду про горсть серебра мерзавец Таджези трепался. Хотя за самоуправство я бы ее выпорол. Вот и прикидывай. Все вроде сходится. Но в чистом поле и ты бы нас не выручил. Раздавили бы. Да и тут, будь у них луки да голова на плечах.